Опять загремела вода, колыхнулась шляпа с перьями, потом появилась какая-то лысая, как тарелка, голова и обняла Филиппа Филипповича. Пес дремал, тошнота прошла, пес наслаждался утихшим боком и теплом, даже всхрапнул и успел увидать кусочек приятного сна: будто он вырвал у совы целый пук перьев из хвоста... потом взволнованный голос тявкнул над головой:
– Я слишком известен в Москве, профессор. Что же теперь делать?
– Господа! – возмущенно кричал Филипп Филиппович, – Нельзя же так! Нужно сдерживать себя. Сколько ей лет?
– Четырнадцать, профессор... Вы понимаете, огласка погубит меня. На днях я должен получить заграничную командировку.
– Да ведь я же не юрист, голубчик... Ну, подождите два года и женитесь на ней.
– Женат я, профессор.
– Ах, господа, господа!
Двери открывались, сменялись лица, гремели инструменты в шкафу, и Филипп Филиппович работал, не покладая рук.
Сейчас, сейчас
Опять загремела вода, колыхнулась шляпа с перьями, потом появилась какая-то лысая, как тарелка, голова и обняла Филиппа Филипповича. Пес дремал, тошнота прошла, пес наслаждался утихшим боком и теплом, даже всхрапнул и успел увидать кусочек приятного сна: будто он вырвал у совы целый пук перьев из хвоста... потом взволнованный голос тявкнул над головой:
– Я слишком известен в Москве, профессор. Что же теперь делать?
– Господа! – возмущенно кричал Филипп Филиппович, – Нельзя же так! Нужно сдерживать себя. Сколько ей лет?
– Четырнадцать, профессор... Вы понимаете, огласка погубит меня. На днях я должен получить заграничную командировку.
– Да ведь я же не юрист, голубчик... Ну, подождите два года и женитесь на ней.
– Женат я, профессор.
– Ах, господа, господа!
Двери открывались, сменялись лица, гремели инструменты в шкафу, и Филипп Филиппович работал, не покладая рук.