Перед самым обедом на долю Тома выпал счастливый часок благодаря его наставникам Гертфорду и Сент-Джону, разрешившим ему повидаться с леди Елизаветой и маленькой леди Дженни Грей. Принцессы были, впрочем, в довольно унылом настроении по случаю тяжелого удара, постигшего королевский дом. В конце свидания Тома осчастливила своим визитом "старшая сестра", известная в истории под именем "кровавой Марии", но в глазах мальчика этот визит имел единственную цену — краткость. На несколько минут его оставили одного. Затем к нему вошел хорошенький, стройный мальчик лет двенадцати, одетый с ног до головы во все черное, в белых брыжах и манжетах с небольшим пунцовым траурным бантом на плече. Он нерешительно подошел к Тому с непокрытой, склоненной головой и преклонил колено. Том спокойно смотрел на него с минуту, потом сказал:
— Встань, мальчик. Кто ты такой? Что тебе надо?
Мальчик встал и стоял в непринужденной позе, но на лице его было заметно смущение.
— Государь, ты должен меня помнить, — сказал он. — Я — мальчик, которого секут.
— Как ты сказал? Мальчик, которого секут?
— Да, государь. Я Гумфри, Гумфри Марло.
Том подумал, что его наставникам следовало бы приставить к нему кого-нибудь на время своего отсутствия. Положение становилось щекотливым. Как тут быть? Притвориться, что он знает этого мальчика, и потом на каждом шагу попадаться в том, что отроду его не видывал? Нет, это совсем не годится, надо придумать что-нибудь другое. Вдруг у него мелькнула счастливая мысль. Неотложные дела будут часто отзывать теперь графа Гертфорда и лорда Сент-Джона, попавших членами в совет душеприказчиков; это будет повторяться беспрестанно; так не лучше ли выработать какой-нибудь план, чтобы быть в состоянии самому выпутываться из затруднений? Да, конечно, ничего другого не остается... Попытаться хоть с этим мальчиком, — что из этого выйдет? Том нахмурился с самым озабоченным видом и, подумав с минуту, сказал:
— Да, теперь я как будто припоминаю, но я болен и так забывчив...
— Мой бедный государь! — воскликнул с чувством мальчик, а про себя подумал: "Слухи-то, кажется, верны, — он совсем рехнулся, бедняжка! Однако что ж это я, разиня! Ведь мне приказано и виду не подавать, что я что-нибудь замечаю".
— Странно, как в эти последние дни все испарилось из моей памяти, — продолжал Том. — Но это не беда — сейчас пройдет. Иной раз мне стоит вспомнить какой-нибудь пустяк, и я разом припоминаю все до мельчайших подробностей. "И не только то, что знал, но частенько и то, о чем прежде не имел никакого понятия", — добавил он мысленно. — Говори же, что тебе надо?
— Сущие пустяки, государь; но раз уж ты повелеваешь мне говорить, я не смею ослушаться. Два дня тому назад, если Ваше Величество припомните, за утренним уроком вы сделали три ошибки в греческом.
— Да, теперь помню; конечно, сделал. "И это не ложь; я бы, наверное, сделал не то что три ошибки, а в сорок раз больше, вздумай я взяться за греческий", — подумал Том. — Ну, сделал, что же дальше?
— Учитель страшно рассердился за такую небрежную, глупую работу, как он ее назвал, и обещал больно меня высечь, чтобы...
— Высечь тебя?! — забывшись, вскрикнул пораженный Том. — Как же он смеет сечь тебя за мои ошибки?
— Вы опять забываете, Ваше Величество. Он всегда меня сечет, когда вы провинитесь.
— Да, да, — я забыл. Ты готовишь со мной уроки, и когда я чего-нибудь не знаю, он думает, что ты плохо со мной занимаешься, и...
— Что вы, что вы, Ваше Величество? Да смею ли я, смиреннейший из ваших слуг, — смею ли я думать давать вам уроки?
— За что же тебя тогда наказывать? Что за чепуха? Ровно ничего не понимаю. Кто из нас спятил — ты или я? Говори же, объясни мне, в чем дело?
— Чего проще, Ваше Величество. Дело в том, что никто во всей Англии не смеет поднять руку на священную особу принца Валлийского; поэтому, когда провинится принц, отвечаю за него я; и я нахожу, что это справедливо: это моя обязанность, мой заработок.
Том опешил и с удивлением уставился на мальчика, который стоял перед ним все так же невозмутимо. "Какая нелепость, — рассуждал он про себя. — Ведь выдумают же такое дикое ремесло! Как это они еще не наймут кого-нибудь, чтобы совершать за меня туалет, — вот было бы счастье! Я бы охотно уступил эту обязанность, а меня пусть бы секли, и я благодарил бы Господа Бога за свою судьбу".
Однако Том это только подумал, а громко сказал:
— Ну и что же? Так-таки тебя, бедняжку, высекли?
— Нет, государь; наказание было назначено на сегодня, но теперь, по случаю траура, его, может быть, отменят, я точно не знаю; вот почему я осмелился прийти и напомнить вам, государь, что вы обещали...
— Заступиться за тебя? Не так ли?
— Ваше Величество сами изволили вспомнить!
— Как видишь, память ко мне возвращается. Успокойся — никто тебя пальцем не тронет, я позабочусь об этом.
— Благодарю вас, Ваше Величество... Как вы милостивы, государь! — воскликнул Гумфри, бросаясь опять на колени. — Может быть, вы примете это за дерзость, но...
Заметив смущение мастера Гумфри, Том ободрил его, сказав, что сегодня он "в милостивом настроении".
— Ну, так я выскажу все, что у меня на душе.
— Теперь, когда вы уже больше не принц Валлийский, когда вы стали королем и можете без помехи делать все, что вздумаете, вам нет никакой причины мучить себя скучными уроками; вы, конечно, забросите ваши книги и займетесь чем-нибудь поинтереснее. Тогда я пропал, а вместе со мной и мои сироты-сестры.
— Пропал? Но почему же? Объясни мне, пожалуйста.
— Государь, меня кормит моя спина. Если я потеряю мою должность, я умру с голоду. А раз вы бросите ваши уроки, я вам больше не нужен. Государь, не прогоняйте меня, не лишайте куска хлеба!
Том был тронут искренним отчаянием, прозвучавшим в этих словах.
— Успокойся, дружок, — сказал он с истинно царским великодушием. — Твоя обязанность навсегда останется за тобой и за твоим потомством. — И, слегка ударив Гумфри по плечу шпагой плашмя, он добавил: — Встань, Гумфри Марло, отныне твоя должность станет наследственной при дворе английского короля. Будь покоен — я опять примусь за свои книги и буду так плохо учиться, что мне придется по всей справедливости утроить твое жалованье, — столько у тебя прибавится дела.
— О, благодарю тебя, всемилостивейший государь! — воскликнул Гумфри в порыве горячей признательности. — Твое царственное великодушие превосходит самые смелые мои мечты. Теперь счастье мое упрочено навеки, а с ним и благополучие всего рода Марло.
Сейчас, сейчас
— Встань, мальчик. Кто ты такой? Что тебе надо?
Мальчик встал и стоял в непринужденной позе, но на лице его было заметно смущение.
— Государь, ты должен меня помнить, — сказал он. — Я — мальчик, которого секут.
— Как ты сказал? Мальчик, которого секут?
— Да, государь. Я Гумфри, Гумфри Марло.
Том подумал, что его наставникам следовало бы приставить к нему кого-нибудь на время своего отсутствия. Положение становилось щекотливым. Как тут быть? Притвориться, что он знает этого мальчика, и потом на каждом шагу попадаться в том, что отроду его не видывал? Нет, это совсем не годится, надо придумать что-нибудь другое. Вдруг у него мелькнула счастливая мысль. Неотложные дела будут часто отзывать теперь графа Гертфорда и лорда Сент-Джона, попавших членами в совет душеприказчиков; это будет повторяться беспрестанно; так не лучше ли выработать какой-нибудь план, чтобы быть в состоянии самому выпутываться из затруднений? Да, конечно, ничего другого не остается... Попытаться хоть с этим мальчиком, — что из этого выйдет? Том нахмурился с самым озабоченным видом и, подумав с минуту, сказал:
— Да, теперь я как будто припоминаю, но я болен и так забывчив...
— Мой бедный государь! — воскликнул с чувством мальчик, а про себя подумал: "Слухи-то, кажется, верны, — он совсем рехнулся, бедняжка! Однако что ж это я, разиня! Ведь мне приказано и виду не подавать, что я что-нибудь замечаю".
— Странно, как в эти последние дни все испарилось из моей памяти, — продолжал Том. — Но это не беда — сейчас пройдет. Иной раз мне стоит вспомнить какой-нибудь пустяк, и я разом припоминаю все до мельчайших подробностей. "И не только то, что знал, но частенько и то, о чем прежде не имел никакого понятия", — добавил он мысленно. — Говори же, что тебе надо?
— Сущие пустяки, государь; но раз уж ты повелеваешь мне говорить, я не смею ослушаться. Два дня тому назад, если Ваше Величество припомните, за утренним уроком вы сделали три ошибки в греческом.
— Да, теперь помню; конечно, сделал. "И это не ложь; я бы, наверное, сделал не то что три ошибки, а в сорок раз больше, вздумай я взяться за греческий", — подумал Том. — Ну, сделал, что же дальше?
— Учитель страшно рассердился за такую небрежную, глупую работу, как он ее назвал, и обещал больно меня высечь, чтобы...
— Высечь тебя?! — забывшись, вскрикнул пораженный Том. — Как же он смеет сечь тебя за мои ошибки?
— Вы опять забываете, Ваше Величество. Он всегда меня сечет, когда вы провинитесь.
— Да, да, — я забыл. Ты готовишь со мной уроки, и когда я чего-нибудь не знаю, он думает, что ты плохо со мной занимаешься, и...
— Что вы, что вы, Ваше Величество? Да смею ли я, смиреннейший из ваших слуг, — смею ли я думать давать вам уроки?
— За что же тебя тогда наказывать? Что за чепуха? Ровно ничего не понимаю. Кто из нас спятил — ты или я? Говори же, объясни мне, в чем дело?
— Чего проще, Ваше Величество. Дело в том, что никто во всей Англии не смеет поднять руку на священную особу принца Валлийского; поэтому, когда провинится принц, отвечаю за него я; и я нахожу, что это справедливо: это моя обязанность, мой заработок.
Том опешил и с удивлением уставился на мальчика, который стоял перед ним все так же невозмутимо. "Какая нелепость, — рассуждал он про себя. — Ведь выдумают же такое дикое ремесло! Как это они еще не наймут кого-нибудь, чтобы совершать за меня туалет, — вот было бы счастье! Я бы охотно уступил эту обязанность, а меня пусть бы секли, и я благодарил бы Господа Бога за свою судьбу".
Однако Том это только подумал, а громко сказал:
— Ну и что же? Так-таки тебя, бедняжку, высекли?
— Нет, государь; наказание было назначено на сегодня, но теперь, по случаю траура, его, может быть, отменят, я точно не знаю; вот почему я осмелился прийти и напомнить вам, государь, что вы обещали...
— Заступиться за тебя? Не так ли?
— Ваше Величество сами изволили вспомнить!
— Как видишь, память ко мне возвращается. Успокойся — никто тебя пальцем не тронет, я позабочусь об этом.
— Благодарю вас, Ваше Величество... Как вы милостивы, государь! — воскликнул Гумфри, бросаясь опять на колени. — Может быть, вы примете это за дерзость, но...
Заметив смущение мастера Гумфри, Том ободрил его, сказав, что сегодня он "в милостивом настроении".
— Ну, так я выскажу все, что у меня на душе.
— Теперь, когда вы уже больше не принц Валлийский, когда вы стали королем и можете без помехи делать все, что вздумаете, вам нет никакой причины мучить себя скучными уроками; вы, конечно, забросите ваши книги и займетесь чем-нибудь поинтереснее. Тогда я пропал, а вместе со мной и мои сироты-сестры.
— Пропал? Но почему же? Объясни мне, пожалуйста.
— Государь, меня кормит моя спина. Если я потеряю мою должность, я умру с голоду. А раз вы бросите ваши уроки, я вам больше не нужен. Государь, не прогоняйте меня, не лишайте куска хлеба!
Том был тронут искренним отчаянием, прозвучавшим в этих словах.
— Успокойся, дружок, — сказал он с истинно царским великодушием. — Твоя обязанность навсегда останется за тобой и за твоим потомством. — И, слегка ударив Гумфри по плечу шпагой плашмя, он добавил: — Встань, Гумфри Марло, отныне твоя должность станет наследственной при дворе английского короля. Будь покоен — я опять примусь за свои книги и буду так плохо учиться, что мне придется по всей справедливости утроить твое жалованье, — столько у тебя прибавится дела.
— О, благодарю тебя, всемилостивейший государь! — воскликнул Гумфри в порыве горячей признательности. — Твое царственное великодушие превосходит самые смелые мои мечты. Теперь счастье мое упрочено навеки, а с ним и благополучие всего рода Марло.