РПЦ готова принять извинения от тиктокеров

Ызвыныс, сын мой и более не греши!

> получили побои от гражданина за фразы, что они в бога не верят

Получили они за посыл нахуй.

А не за это.

да там ребятки вообще провокаторы были.
за что и отхватили.

Отхватили они за посылы нахуй, что закономерно.

А государство у нас светское, были они не в церкви или в каком то таком месте, а за долбоебизм статьи нет, иначе надо сажать 95 процентов населения.

> Получили они за посыл нахуй

То есть за посыл нахуй можно бить людей и возбуждать уголовное дело?

> а за долбоебизм статьи нет, иначе надо сажать 95 процентов населения.

Зато за недолбоебизм статья теперь есть! Об оскорблении чувств называется.

> Зато за недолбоебизм статья теперь есть! Об оскорблении чувств называется.

Я не уверен, что все, кто наработает на состав по этой статье - строго не долбоебы.

5% человековства в таких делах не участвуют.

Огромное спасибо РПЦ за ето!!!

> > > Зато за недолбоебизм статья теперь есть! Об оскорблении чувств называется.

> > Я не уверен, что все, кто наработает на состав по этой статье - строго не долбоебы.

> 5% человековства в таких делах не участвуют.

И что из этого следует в контексте нашей беседы?

> Там так и написано в деле, что можно было бить?

Согласно новости, людей избили и завели на них дело.
Завели дело на избитых, а не на избивателя.
Если бить нельзя - то почему дело на избитых?

Обязательно устранят всех грамотных.
Православный геноцид и ГУЛАГ.
Грядёт.

> Если тебе дядя скажет, что твоя мама рот ипал, ты его поймёшь и простишь?
> А если дядя на вечный огонь при тебе ссать будет, ты войдёшь в его нетерпеж?

Что на эти случаи говорят АиУК?

> Обязательно устранят всех грамотных.
> Православный геноцид и ГУЛАГ.
> Грядёт.

Да, но ты можешь нам рассказать, что уж православный-то фундаментализм другой, добрый и с человековским лицом.

> Верующих туда и надо слать.

Истинное Слово Сына Божьего!

Понял, спасибо.

Нет, конечно.

Поп с бородатым лицом
Порет учёных кнутом.
Горько рыдает чудак,
Хищно хохочет казак.
А у дверей - автозак.
Ждёт атеиста ГУЛАГ.

Сам видел, только вчера из будущего

> Поп с бородатым лицом
> Порет учёных кнутом.
> Горько рыдает чудак,
> Хищно хохочет казак.
> А у дверей - автозак.
> Ждёт атеиста ГУЛАГ.
>
> Сам видел, только вчера из будущего

Чё-та слишком оно на прошлое похоже. Хотя неудивительно, РКМП всё ближе.


– Медвежье занято нами без боя. Красные удрали. Лошадь полковника засеменила тонкими ногами, танцуя пошла по дороге на Медвежье. Штаб отряда и эскадрон с трехцветным знаменем двинулись за командиром. Копыта четко били пыльную дорогу. Серые качающиеся столбы взметывались следом, долго клубились в воздухе. Ехавший в последних рядах Костя Жестиков оглянулся назад. Толпа крестьян молча, долгими, тяжелыми взглядами провожала всадников. Полковник нетерпеливо поднял лошадь на галоп. Пыль поднялась выше, целой тучей. Толпа исчезла, только зарево и дым пожара были видны ясно.
Въезжая в Медвежье, Орлов подозвал к себе адъютанта.
– Корнет, немедленно прикажите собрать все село на площадь. Оповестите народ, что сейчас будет отслужен благодарственный молебен по случаю победы над бандами красных.
....
Почти все село собралось на площади. Женщины, дети, старики, старухи, взрослые и молодежь. Красильниковцы оцепили площадь, загородили выходы пулеметами. Звонили колокола, неслось молитвенное пение; священник набожно и истово крестился, поднимая глаза к небу, просил у бога ниспослания мира всему миру и многолетия верховному правителю. Народ пугливой толпой колыхался на площади. Предчувствие чего-то страшного и неотвратимого томило массу. Многие плакали. Полковник, опираясь на эфес кривой сабли, простоял почти весь молебен па коленях. Свита не отставала от начальства, Люди в блестящих мундирах, с золотыми и серебряными погонами, вооруженные до зубов, тщательно крестились. После молебна полковник встал на сиденье своего экипажа.
– Мужики! Разговаривать долго с вами я не буду. Говорить нам не о чем. Вы знаете хорошо, что я – верный слуга отечества, враг изменников и грабителей – большевиков. Среди вас много есть этих извергов рода человеческого, не признающих ни бога, ни правителя. С ними я и думаю сейчас же расправиться.
Лица вытянулись. Глаза резко обозначились сотнями черных больших точек на бледно-сером лице толпы. Безотчетный, смертельный страх колыхнул массу. Люди попятились назад. Предостерегающе щелкнули шатуны пулеметов. Пулеметчики заняли места у машин. Площадь застыла. Полковник улыбнулся, зычно бросил:
– Спасибо, молодцы-пулеметчики!
– Рады стараться, господин полковник!
– Что, боитесь, канальи? – заорал Орлов на толпу, – видно, совесть-то у вас не совсем чиста. На колени, прохвосты, все на колени, сию же минуту!
Многоликая пестрая масса женщин, детей и мужчин потемнела, с плачем и стоном опустились на колени. Платочки, шапки, фуражки закачались на минуту и остановились. Площадь снова стала мертвой, тихой.
– Шапки долой!
Головы обнажились. Сотни рук мелькнули. Легкая рябь, как на воде, наморщила разноцветные ряды медвежинцев.
– Первый эскадрон, ко мне! – скомандовал полковник.
Гусары в пешем строю змейкой проползли через толпу, выстроились в две шеренги. Винтовки метнулись в руках. Черные, круглые отверстия стволов качнулись, двумя рядами повисли перед лицом толпы.
– Сознавайтесь, кто из вас большевики? Кто из вас помогал красным? Кто сочувствует им?
Толпа молчала.
– Честные люди, к вам обращаюсь: укажите негодяев, им не место среди вас.
С тяжелой одышкой человека, страдающего ожирением, прижимая рукой крест к груди, высокий, упитанный отец Кипарисов подошел к Орлову.
– Я вам, господин полковник, всех их сейчас укажу. Вот они все у меня переписаны.
Священник достал из кармана длинный лоскут бумаги. Толпа стала совсем черной, пригнулась тяжело к земле.
– Иванов, Непомнящих, Стародубцев, Белых. Этих двух первых, вот чего – расстрелять, а этих двух, вот чего – пока только можно выпороть.
Кипарисов читал долго, обстоятельно, пояснял, кого нужно расстрелять, а кого только выпороть. Толстый кривой палец в широком черном рукаве размеренно поднимался и опускался. По его указанию, гусары бросались в толпу, вырывали из нее поодиночке, по два, кучками. Площадь колыхалась, глухо стонала. Лавочник Иван Иванович Жогин протискался к полковнику.
– Господин полковник, разрешите доложить, – и, не дожидаясь ответа, боясь, что его не станут слушать, быстро заговорил:
– Батюшка забыл еще четырех большевиков указать вам.
– Кровопивец! – крикнул кто-то в толпе. Жогин обернулся.
– Ага, это ты, Бурхетьев? Знаю тебя, большевика, и твоих товарищей: Степанова, Галкина и Чернова.
Всех четверых схватили. Полковник кивнул адъютанту.
– Корнет, прошу приступить.
– Слушаюсь, господин полковник!
Бледных, с запекшимися, перекошенными губами, поставили у каменной церковной ограды. Их было сорок девять. Против них развернулся веер красных погон, круглых кокард. Черные дыры винтовок двумя рядами, покачиваясь, щупали головы и груди приговоренных.
– Господин полковник, разрешите начинать?
– Пжальста, – небрежно бросил Орлов.
– По красной рвани пальба эскадроном, эскадрон… Площадь взвизгнула, застонала. Лица стали белыми, как платочки на головах женщин.
– Подождите, подождите, корнет! – остановил полковник.
– Уж очень вы скоро. Прямо без пересадки да и на тот свет. Надо дать им время подумать. Может быть, и раскается кто? В свое оправдание еще кого не укажет ли?
Белая стена камня, белая полоса лиц, пригвожденная черными точками глаз. Неподвижно молчали. Лишь один не выдержал, старик Грушин, застонал:
– Кончайте скорее, палачи.
Лопнула белая полоса. Выпал белый камень, пришпиленный двумя черными пятнами. Жена партизана Ватюкова забилась, рыдая, на земле.
– Приколоть ее, – махнул рукой адъютант. Черная, тонкая, граненая железка разорвала в горле женщины предсмертный крик.
– Мамку закололи, – завизжал в толпе ребенок.
– Не визжи, поросенок, подрастешь, и тебя приколем, – прикрикнул на него Орлов.
Площадь умерла. Людей не было. На карнизах церкви возились и ворковали голуби, чирикали воробьи. Живые были только они. Солнце остановилось. Жгло нещадно. Сотни голов наполнились расплавленным металлом. Отяжелели, распухли. В глазах прыгали огненные брызги.
– Ну-с, видимо, желающих раскаяться нет? Закоренелые негодяи все. Корнет, продолжайте.
Что-то дернуло коленопреклоненную площадь. Оборвалось что-то. Пригнулись еще. Лица были почти у земли.
– Товарищи большевики, смирна-а-а, равнение на пули, но тот свет карьером ма-а-арш!
Шашка, тонко свистнув, сверкнула. Черные круглые дырки винтовок, все два ряда, желтыми огоньками загорелись, стукнули. Полоса белых камней, на стене из белого камня, рассыпалась, рухнула на землю. Расстрелянные подпрыгнули. Упали навзничь. Полковника душил смех.
– Молодец, корнет, молодец, тонный парень, тонняга, корнет. Ха, ха, ха! На тот свет карьером… Ха, ха, ха! К Владимиру тебя, к Владимиру с мечами и бантом представлю, каналью.
– Покорнейше благодарю, господин полковник!
Залп опрокинул толпу на землю. Женщины судорожно бились, рыдали. Старики, старухи молились. Мужики стонали. Молодежь сжимала кулаки, кусала губы. Орлов взглянул на площадь. Ткнул пальцем.
– Ребята, вот этой молодухе десять порций. Погорячей, шомполами. Пусть помнит лихих гусар атамана Красильникова.
Серая пыль площади. Белые пятна. Живые, полуголые. Свист. Железные прутья. Кровавые рубцы. Кровь. Красное мясо. Колокольный звон лгал. Радости не было. У церковной ограды дергались ноги. Рука крючила пальцы. Белые камни вспотели. Красный пот глядел полосами, брызгами, каплями. Мертвых было сорок девять. Окровавленных шестьдесят. Но были выпороты все. Уничтожены, растоптаны. Пестрая толпа с болью еле встала, зашаталась. А колокол все лгал.

> А мужикам в платьях и загадочных шапках - завидно. Они тоже так хотят.

Да уже практикуют, разминаются.

Вспоминаются селигерцы-охранители вотта/тупичка 10-15-летней давности: "Вы так смело нападаете на Православие, и не лезете супротив ислама, потому что у нас самая мирная религия, а муслимов вы боитесь". )))

Хотя тут уже уместно "(((“.

>
> – Медвежье занято нами без боя. Красные удрали. Лошадь полковника засеменила тонкими ногами, танцуя пошла по дороге на Медвежье. Штаб отряда и эскадрон с трехцветным знаменем двинулись за командиром.
Хорошоя книга. Очень давно, правда, читал, но зато первоиздание, 1921 что ли года.
[censored]
[censored]

> Хорошоя книга. Очень давно, правда, читал, но зато первоиздание, 1921 что ли года.

Офигенная. Я её недавно прочитал и теперь по всем тредам таскаю.

Вы контекст потеряли.
Крашеных.

> за их право посылать быдло на хуй,

Кто такое говорил в треде?

Попытался найти, не смог.

> мне монописуально кто будет двигать науку - хоть педрила, хоть раскрашенный.

Это если кто то двигает науку.