Фильм с самого начала, буквально с названия, подставляется под удар. Мало того, что он носит то же имя, что и популярный, раскрывший тему аварии максимально широко и глубоко, сериал. Это вообще четвертый фильм про ядерную катастрофу 1986 года, а первые три — тот самый сериал, «Год собаки» Семена Арановича и «В субботу» Александра Миндадзе — были тяжеловесами экстра-класса. Заходить на их территорию — примерно как лезть в плавящийся реактор: самоубийственно. Тут ставки очень высоки, и Козловский с продюсером Александром Роднянским определенно знали, на что идут, не могли не знать.
Чтобы хоть как-то обезопасить себя от нападок, уже в первые кадры фильма добавляют титр с уточнением, что сюжет лишь вдохновлен событиями на ЧАЭС и представляет собой вольную фантазию на их тему. Сценарист Алексей Казаков — он более всего известен как человек, сочинивший комедию «Горько!», — лишь примеряет к фактуре и условиям самой страшной экологической трагедии в истории формат героического фильма-катастрофы.
Сам Козловский играет главную роль — пожарного Алексея, который отличается невероятно порывистым характером и полным отсутствием какой-либо последовательности в действиях. Вот и теперь он, встретив когда-то брошенную им возлюбленную (эту роль играет Оксана Акиньшина), решает снова оставить все, уехать с Чернобыльской АЭС, где работает инспектором, и вернуться с любимой и ее ребенком в Киев. Но сразу после щедрой отвальной, которую устроил коллегам герой, на станции происходит страшный взрыв, отъезд спонтанно отменяется, а сам Алексей кидается вместе с коллегами тушить пламя и ликвидировать последствия жуткого взрыва.
Козловский — это было ясно еще с «Тренера», его режиссерского дебюта, — из той породы актеров, что за режиссерскую работу берутся лишь для того, чтобы должным образом обставить собственный бенефис, рассказать историю с собой в главной роли. Ничего преступного в этом нет: обвинять актера в нарциссизме — то же, что пенять на неразборчивый почерк врачей, — это все побочные явления профессии. Точно так же «оркестровывали» себя, любимых, Аллен и Иствуд, и ничего. Преимущество таких режиссерских работ в том, что в них актеры отлично понимают, на что способны, и выстраивают их именно исходя из собственных возможностей и своего инструментария. И здесь он все строит вокруг своей нервической, противоречивой манеры игры, на грани истерики и нервного срыва.
Теоретически это любопытно — совершенно негероический герой (это если выбирать выражения) в центре фильма-катастрофы, спаситель совершает подвиги по каким-то не ведомым никому причинам, а вообще-то ему постоянно хочется надавать подзатыльников и отправить перевоспитываться. Но все противоречия героя Козловского в сценарии Казакова так и остаются неразвитыми, не прописанными в деталях. Почему он поступает так, а не иначе, куда несется, зачем постоянно бросает возлюбленную с ребенком, с чего вдруг возвращается на АЭС — ни один зритель, наверное, не скажет, для него этот Алексей так и остается каким-то невнятным расплывчатым пятном, мечущимся по экрану. Попыткой что-то объяснить про этого героя можно считать только мельком сказанную одним из персонажей фразу, что, дескать, вот, настоящий ты мужик, что хочешь — то и творишь.
Эту неубедительность персонажа здесь еще и окружает предельно условный контекст — что только усугубляет катастрофичность «Чернобыля». Даже без сравнения с выдающимся сериалом СССР тут — только взятый со склада «Мосфильма» готовый реквизит. Юрий Антонов с Пугачевой на непрерывной звуковой дорожке, красные флаги, портреты вождей, программа «Время» по ящику, внушительный автопарк «Волг» и львовских автобусов. При такой стандартной, типовой реконструкции еще сильнее в глаза бросаются даже мельчайшие ляпы: в расположенном под Киевом Чернобыле отчего-то обитают исключительно бледнолицые жители СССР с очень правильным ленинградским выговором, никаких тебе гэканий и шоканий. А за интернационализм отдувается одинокий пожарный родом из солнечной Армении — и так сойдет.
Единственный, кто эту одновременно мертвую и нервную фактуру оживляет, — оператор Ксения Середа, едва ли не самый значительный представитель профессии в современном русском кино, создавшая кричащий визуальный ряд «Дылды» Кантемира Балагова. Среди суеты, бессмысленных разговоров и героических пробегов она находит люфты для невероятных по величественности и выразительности планов — пылающего реактора, светящегося радиационного столба, нагих обожженных тел. С настойчивостью, достойной зависти, она снимает собственный фильм — без слов и жанровых рамок, примитивных сверхзадач и предлагаемых обстоятельств, леденящий душу и фантастический.
При высоких ставках, при гамбургском счете, по которому «Чернобыль» был вынужден играть с самого начала, все эти условности, обтекаемости и стандартности ленту попросту топят. Если это фильм-катастрофа — то почему его главный герой настолько не может вызывать у зрителя никаких эмоций? Если все настолько приблизительно — то чему сопереживать на экране? Так что «Чернобыль» наверняка получит от зрителей примерно то же, что два с лишним часа кряду щедро выдает им: нервозность и страстное желание, чтобы эта мука наконец кончилась.
Нет ни тени сомнения в таланте Козловского делать говно, поэтому я даже обзоры на результат творчества этого говнодела смотреть не стану, не говоря уже о самом результате.
> Зато он громко поёт бесамемучу, Френк Синатра завидовает. >
Мама встретила меня в раздевалке. Когда мы собирались уходить, к нам подошел Борис Сергеевич.
— Ну, — сказал он, улыбаясь, — возможно, ваш мальчик будет Лобачевским, может быть, Менделеевым. Он может стать Суриковым или Кольцовым, я не удивлюсь, если он станет известен стране, как известен товарищ Николай Мамай или какой-нибудь боксер, но в одном могу заверить вас абсолютно твердо: славы Ивана Козловского он не добьется. Никогда!
Мама ужасно покраснела и сказала:
— Ну, это мы еще увидим!
А когда мы шли домой, я все думал:
«Неужели Козловский поет громче меня?» (С) Денискины рассказы
Сейчас, сейчас
Чтобы хоть как-то обезопасить себя от нападок, уже в первые кадры фильма добавляют титр с уточнением, что сюжет лишь вдохновлен событиями на ЧАЭС и представляет собой вольную фантазию на их тему. Сценарист Алексей Казаков — он более всего известен как человек, сочинивший комедию «Горько!», — лишь примеряет к фактуре и условиям самой страшной экологической трагедии в истории формат героического фильма-катастрофы.
Сам Козловский играет главную роль — пожарного Алексея, который отличается невероятно порывистым характером и полным отсутствием какой-либо последовательности в действиях. Вот и теперь он, встретив когда-то брошенную им возлюбленную (эту роль играет Оксана Акиньшина), решает снова оставить все, уехать с Чернобыльской АЭС, где работает инспектором, и вернуться с любимой и ее ребенком в Киев. Но сразу после щедрой отвальной, которую устроил коллегам герой, на станции происходит страшный взрыв, отъезд спонтанно отменяется, а сам Алексей кидается вместе с коллегами тушить пламя и ликвидировать последствия жуткого взрыва.
Козловский — это было ясно еще с «Тренера», его режиссерского дебюта, — из той породы актеров, что за режиссерскую работу берутся лишь для того, чтобы должным образом обставить собственный бенефис, рассказать историю с собой в главной роли. Ничего преступного в этом нет: обвинять актера в нарциссизме — то же, что пенять на неразборчивый почерк врачей, — это все побочные явления профессии. Точно так же «оркестровывали» себя, любимых, Аллен и Иствуд, и ничего. Преимущество таких режиссерских работ в том, что в них актеры отлично понимают, на что способны, и выстраивают их именно исходя из собственных возможностей и своего инструментария. И здесь он все строит вокруг своей нервической, противоречивой манеры игры, на грани истерики и нервного срыва.
Теоретически это любопытно — совершенно негероический герой (это если выбирать выражения) в центре фильма-катастрофы, спаситель совершает подвиги по каким-то не ведомым никому причинам, а вообще-то ему постоянно хочется надавать подзатыльников и отправить перевоспитываться. Но все противоречия героя Козловского в сценарии Казакова так и остаются неразвитыми, не прописанными в деталях. Почему он поступает так, а не иначе, куда несется, зачем постоянно бросает возлюбленную с ребенком, с чего вдруг возвращается на АЭС — ни один зритель, наверное, не скажет, для него этот Алексей так и остается каким-то невнятным расплывчатым пятном, мечущимся по экрану. Попыткой что-то объяснить про этого героя можно считать только мельком сказанную одним из персонажей фразу, что, дескать, вот, настоящий ты мужик, что хочешь — то и творишь.
Эту неубедительность персонажа здесь еще и окружает предельно условный контекст — что только усугубляет катастрофичность «Чернобыля». Даже без сравнения с выдающимся сериалом СССР тут — только взятый со склада «Мосфильма» готовый реквизит. Юрий Антонов с Пугачевой на непрерывной звуковой дорожке, красные флаги, портреты вождей, программа «Время» по ящику, внушительный автопарк «Волг» и львовских автобусов. При такой стандартной, типовой реконструкции еще сильнее в глаза бросаются даже мельчайшие ляпы: в расположенном под Киевом Чернобыле отчего-то обитают исключительно бледнолицые жители СССР с очень правильным ленинградским выговором, никаких тебе гэканий и шоканий. А за интернационализм отдувается одинокий пожарный родом из солнечной Армении — и так сойдет.
Единственный, кто эту одновременно мертвую и нервную фактуру оживляет, — оператор Ксения Середа, едва ли не самый значительный представитель профессии в современном русском кино, создавшая кричащий визуальный ряд «Дылды» Кантемира Балагова. Среди суеты, бессмысленных разговоров и героических пробегов она находит люфты для невероятных по величественности и выразительности планов — пылающего реактора, светящегося радиационного столба, нагих обожженных тел. С настойчивостью, достойной зависти, она снимает собственный фильм — без слов и жанровых рамок, примитивных сверхзадач и предлагаемых обстоятельств, леденящий душу и фантастический.
При высоких ставках, при гамбургском счете, по которому «Чернобыль» был вынужден играть с самого начала, все эти условности, обтекаемости и стандартности ленту попросту топят. Если это фильм-катастрофа — то почему его главный герой настолько не может вызывать у зрителя никаких эмоций? Если все настолько приблизительно — то чему сопереживать на экране? Так что «Чернобыль» наверняка получит от зрителей примерно то же, что два с лишним часа кряду щедро выдает им: нервозность и страстное желание, чтобы эта мука наконец кончилась.
Иван Чувиляев