Лодевейк Грондейс "Война в России и Сибири"

Весь следующий день мы наблюдали, как шли военнопленные.Солдаты изможденные, оборванные, грязные, они снова стали крестьянами и кричат местным жителям, что они свои, что они не враги,
Русины, чехи, хорваты, сербы и еще сто разных народностей Австрийской империи, для которых плен означает прощание с австрийской национальностью.Все они наполняют фляжки свежей водой, которую приносят им женщины.
Вдалеке слышится пение на немецком, поют хором и очень впечатляюще. Умоляющие крики несчастных австрийцев и громкий отчетливый хор немцев. Контраст так значителен, что мы с графом Барановым решаем взглянуть на хор за поворотом дороги. Вот и они.
Это немцы, унтер-офицеры поддерживают в них боевой дух и тщательно отделяют от союзников. Презрение к их «австрийским товарищам» налицо в этом обидном разъединении. Мы останавливаем их, они горячо и негодующе отзываются об австрийской армии
Общая беда не смягчает их злобы и пренебрежения. Утешение пением только для них, для немцев, а не для этих «старых баб», «сучьих свиней», сразу признавших себя побежденными, забывших, что они солдаты, уж чувствующих себя в форме как ряженые!
Немцы шагают! «in Reih und Glied», подняв головы, жалкие, побежденные, но старающиеся сохранить в своем несчастье единственное утешение: национальную гордость и гордость своим мундиром.

Я сказал, что после боев я видел много раненных немцев, взятых в окопах, с разбитыми распухшими лицами, но они могли идти вместе со своими товарищами в плен. Солдаты мне ответили, что им, должно быть, досталось прикладом. Я спросил, почему русские солдаты предпочитают действовать прикладом, а не штыком. Солдаты вновь стали обсуждать мой вопрос. Потом чтец сообщил щил, что когда они оказываются в окопе и чувствуют, что наверняка его возьмут, то предпочитают не убивать врага, а оглушить ударом и вывести из строя.
Я смотрел на этих людей и верил: они говорили правду. Я много раз имел возможность наблюдать яростные и неожиданные вспышки ки, но здесь они бывали редко. У русских солдат в бою возникает воодушевление, и, если оно правильно направлено, они становятся непобедимыми. Так мне кажется. Но боевой пыл исчезает так же мгновенно, как вспыхивает. Гнев в победителях гаснет при виде несчастья побежденного. У русского солдата иная культура, чем у его союзников на других фронтах, но я не скажу, что она более низкая.

Русские солдаты в отличие от латинских воинов не нуждаются в убедительных речах для того, чтобы пойти на подвиг. Читатель [Г. Ю.] Цезаря, [К.] Тацита, Тита Ливия, Ксенофонта помнит, какую роль в классических римских войнах играли речи трибунов или военачальников. Эмилий Павел [Луций]
объяснял воинам свои действия. Цезарь рассуждал перед когортами о доблести, доблести римлян, словно сами они о ней не подозревали, и доблести врагов за Рейном, которую римляне преувеличивали.
Какое зрелище! Как оно впечатляет! Солдаты аплодируют и, воодушевившись, посылают к военачальнику депутации в подтверждение преданности и боевого пыла.
История есть повторение. Прочитайте современные речи, обращенные к французской армии. Вас растрогает пыл солдат, для которых в час самопожертвования так важны и слово, и жест, они жаждут фейерверка зажигательных фраз, блеска идей, дорогих для патриотов и верующих.
Русская армия поразила меня простотой, с какой люди отправляются на смерть.

Знаменитый приказ No 1, воспроизводящий декрет революции 1905 предписывал солдатам не признавать никакой власти кроме Совета рабочих и солдат, освобождал от отдания чести и подчинения офицерам. Он был обнародован в ночь с 1 на 2 марта 1917 г. при следующих обстоятельствах.
Так называемая воля народа способна создавать только хаос. Среди всех существующих партий только две обладали «политической религией». Националистическая, правое крыло партии кадетов и партия под руководством Комитета рабочих и солдатских депутатов, который принято было именовать Советом.
Партию с национальной окраской представляли офицеры, немалая часть интеллигенции, чиновники и т. д. Возглавлял ее великий князь Михаил Александрович, назначенный Николаем II своим наследником. К несчастью, великий князь, как большинство аристократов русской империи, не пожелал выполнить своего долга.
Он согласился с доводами кабинета министров (не согласны были [П. H.J Милюков и [А. И.] Гучков) и отрекся, «не желая крови своих подданных». Воистину доводы школьника. Он обезглавил свою партию, оставил офицеров без законного начальства, отдав их во власть десяти тысяч комитетов и самозваных начальников, и на его ответственности их деградация.

Не большевики создали приказ No 1. В начале марта революционное движение возглавляли еще не большевики-евреи Троцкий и Зиновьев ненавидевшие царский режим. За гибельный декрет ответственны кавказцы [Н. С.] Чхеидзе и [И. Г.] Церетели и русский [ Н. Д.] Соколов. Соколов посмел защищать этот декрет и два месяца спустя: «Он был необходим, чтобы лишить офицеров авторитета». Однако, когда он поехал на фронт, солдаты по справедливости обошлись с ним плохо, он вернулся оттуда с забинтованной головой.

Я встретил двух офицеров в штатском. Они сияли. Дворяне, офицеры гвардейского полка, они говорили, что всех возмущало положение вещей в стране и терпеть его было уже невозможно. Что все завидовали европейским странам, куда ездили время от времени "вздохнуть". Что они письменно известили своего полковника о том, больше ему не повинуются, и остались дома. Чуть позже я встретил генерала М., старого гвардейского офицера. Респектабельного, очень образованного пожилого человека. Он пожал мне руку. "Сорок лет, - сказал он, - я ждал этого дня и счастлив, что дожил и увидел, как занимается новая заря».
Высокопоставленные чиновники, с которыми я виделся, не скрывали от меня беспокойства. Но мне показалось, что в глубине души они верят в незыблемость бюрократической системы. Можно убивать полицейских, брать приступом министерства, освобождать политических заключенных, обещать всевозможные свободы...Росчерк пера, и цепей нет. Свершилось! Однако канцелярии продолжают работать. Каким бы ни было новое правительство, оно не обойдется без аппарата, который был создан за полвека, без чиновников, которых не заменишь в один день.

Появился великий князь Кирилл [Владимирович], без лошади, в форме морского офицера. Он пришел выразить свои симпатии революционному правительству. Его тоже подняли на плечи, его показали солдатам, и они захлопали и закричали «ура!». В порыве восторга морские пехотинцы, которые поднимали великого князя, Милюкова и Родзянко, принялись качать всех троих. Они то появлялись над толпой, то исчезали в гуще солдат. В следующую минуту место великого князя занял агитатор-революционер. Размахивая руками, он потребовал немедленно установить демократическую республику. Ему тоже захлопали и качали с не меньшим удовольствием, чем великого князя. Казаки на конях и с саблями наголо, стоявшие длинной чередой позади морских пехотинцев, всякий раз отдавали честь и с бесстрастными лицами кричали «ура!».
Затем привели арестованных: стариков-генералов, адмирала, которого освистали моряки, офицеров интендантской службы. Их сопровождали солдаты и всадники со штыками с саблями наголо.
Когда появился городовой, его встретили ругательствами и смехом «Фараон проклятый, свинья поганая, хотел в нас стрелять?» Потом его оставили в покое: он арестован, его больше не трогают. Ненависть в этой стране яростна, но она мгновенно гаснет, и люди вновь возвращаются к присущему им безразличному добродушию.

Впервые в России социально-анархические программы и еванегльское толстовство обсуждались перед аудиторией из пяти или ше­сти тысяч человек. Эти крестьяне, эти рабочие, эти мелкие лавочники слушали, убеждая себя, что в их руках судьба их страны и будущее их внуков. Они без конца твердят «демократия», «демократия», теребя эту ветошь, обломок той эпохи, которая никогда не вернется, эпохи когда толпа собиралась на площади полиса, города-государства, и решала судьбы общины. Теперь за лживым фасадом демократических движений всегда маячит тот, кто готовится стать царем или князем. О демократии больше не может быть и речи, речь идет о средствах какими формируется и поддерживает себя новая аристократия.

Генерал Алексеев ответил на царское прощание деликатной и трогательной речью. Но все еще сопереживали словам царя. Русские знавшие покой и счастье только под сильной рукой господина добровольно отказывались от этого слишком слабого властителя, от набожного фаталиста, павшего под грузом сомнений и неуверенности. Авторитет его рода и короны вот-вот исчезнет, и бескрайней России нечем будет заполнить эту пустоту. В глазах искренне огорченных, но пока еще ослепленных химерой революции офицеров царь уже был обыкновенным человеком с учтивыми манерами и благородными чувствами, истинным дворянином.
Все склонили головы и с невольной слезой смотрели, как Николай II божество, ставшее человеком, простившись с офицерами, с грустной улыбкой удалялся.
Уехав из Могилева, царь был окончательно обречен на полное одиночество. Невероятные надежды, пробужденные немотивированным социальным переворотом у одних и трусость других, сделали отречение царя печальным и трогательным. Окружение, неразлучное с его императорским величеством в счастливые дни, оставило его в беде. Только князь [В. А.] Долгоруков поехал с царем в Царское Село. Другие свитские офицеры - [В. H.] Воейков, [В. Б.] Фредерикс, [А. А.] Мордвинов, [A. H.] Граббе, [К. А.] Нарышкин - остались в Ставке.