Сейчас, сейчасКлим Жуков и Александр Кадира о Пыжикове
beetlebooks.ru — Профессор МПГУ А.В. Пыжиков славится публикациями и выступлениями, выходящими за рамки его основной области научной эрудиции, и вот как раз эти публикации и выступления порой заставляют усомниться, что их автор имеет отношение к науке, в особенности науке исторической.
11.08.2019|РУБРИКА: ИСТОРИЯ|АВТОР: КЛИМ ЖУКОВ
#Новое_время@uzhukoffa #uzhukoffa
А.С. Кадира, К.А. Жуков.
[censored]
Профессор МПГУ Александр Владимирович Пыжиков входит в число историков, с завидной регулярностью мелькающих в СМИ. Кроме того, он обладает репутацией специалиста по царской бюрократии и бизнесу накануне революции, считается, что его книги интересны, там введены в оборот десятки новых источников. Монография по эпохе Хрущева тоже считается добротной научной работой. Но вместе с тем, профессор Пыжиков регулярно появляется в СМИ с публикациями и выступлениями, выходящими за рамки его основной области научной эрудиции, и вот как раз эти публикации и выступления порой заставляют усомниться, что их автор имеет отношение к науке, в особенности науке исторической.
Не так давно на странице профессора Пыжикова в социальной сети «Вконтакте» была опубликована заметка «Литовское разорение», которая повествует, судя по всему, о разорении русских земель в годы Смутного времени. Заметка имеет 1370 лайков, свыше 1000 просмотров и 272 репоста.
И начинается эта заметка с абзаца, который задает тон всей заметке.
«В научно-исторической литературе традиционно мало уделяется внимания фольклорным преданиям о смуте начала ХVII столетия. Однако, если отрешиться от «Нового летописца» — детища патриарха Филарета – и подобных произведений, обратившись к устным источникам, то перед нами возникает иная картина тех событий. Народные предания в полный голос говорят о вражеском вторжении, именуя его "литовским разорением"».
Далее Пыжиков рисует картины «литовского разорения», прямо таки с апокалиптическим размахом:
«Оно охватило территорию от Вологды до Астрахани, перекинувшись за Волгу в общей сложности продлившись более 10 лет. Нашествие стало в сознании людей неким рубежом между уничтоженным старым миром, и новой реальностью».
Отрицать подобные описания бессмысленно. Разорение было и его последствия тоже имели место быть. Но справедливости ради, стоит отметить, что народы, населявшие территорию будущего централизованного Русского государства, да и не только его прошли через аналогичное рубежное событие, по своим масштабам приведшее к гораздо более серьезным последствиям. Речь идет о монголо-татарском нашествии, которое действительно разделило историю Руси на «до» и «после», но к монгольскому нашествию и к взглядам Пыжикова на нашествие мы вернемся.
«После прохождения Литвы (т.е. Запада) погибла масса населения, жившего на нашей земле, были разрушены церкви, деревни селения, которые позже отстраивались в других местах. Именно к этому времени относят появление древних могильников».
Почему автор обозначил Литву, как «Запад» с большой буквы? Понять, откровенно, затруднительно. Неужто весь большой Запад ополчился на Русь, выставив Литву, как передовой отряд? А как быть тогда с тем простым фактом, что даже подобия какого-то единого Запада в Европе тех лет не существовало и не могло существовать? Если речь о Смутном времени, то происходило оно в преддверии Тридцатилетней войны, которая буквально разорвёт тот самый Запад, полностью разрушив старый миропорядок.
Параллельно с нашей Смутой, не затихала Голландская Смута, утихшая ненадолго лишь в 1609 г. Польша и Швеция не прекращали столкновения с 1600 по 1629 гг. Во Франции только к концу XVI столетия затихли религиозные войны. Разделение Европы на два вероисповедных лагеря (католиков и протестантов) лишь усложнило «конфликтную карту». Так, католическая Франция воевала с не менее католической Испанией. А смертельная ненависть к гугенотам внутри самой Франции, не помешало католическому кардиналу Жану Арману дю Плесси, де Решилье выступить в Тридцатилетней войне на стороне протестантского лагеря.
Так может быть, большой Запад немедленно объединялся, когда речь заходила о том, чтобы противостоять «Московиту»? Ничуть не бывало!
Англия торговала стратегическими товарами с Россией, начиная со времен Ивана Грозного. Голландия поставляла Москве новейшие военные технологии, обеспечивала большую часть потребности в оружии, предоставляла военных специалистов.
Так что, ни о каком Западе с большой буквы в политическом смысле говорить нельзя даже метафорически. Это попросту антинаучное осоверменивание истории.
Что за могильники профессор не счел нужным упомянуть. Насколько они древние, к какому историческому периоду относятся, какова локализация, почему их возникновение соотносимо с событиями Смуты? Ответов нет. Слава Богу, что профессор не стал развивать эту мысль и не стал подобно Фоменко и Носовскому писать, что археологи сами закапывают артефакты, чтобы потом их «открыть».
Опять же, описанные Пыжиковым картины разрушений и отстраивавшихся в других местах городов имели место быть и во время монгольского нашествия, самым хрестоматийным примером является Рязань, расположенная на месте города Переяславль-Рязанский, в то время как старая Рязань была уничтожена монголами.
Затем Пыжиков ссылается на данные писцовых и межевых книг, подтверждающих информацию о разорении, но все бы ничего, если бы энным количеством абзацев ранее он не отмел как исторические источники все произведения, составленные при патриархе Филарете. Вот такое вот любопытное двоемыслие.
Ну и конечно в очередной раз Александр Владимирович продемонстрировал свое желание притянуть к своей не подтвержденной и не подтверждаемой источниками народный эпос, упрекая историков, что в научно-исторической литературе традиционно мало уделяется внимания фольклорным преданиям о смуте начала ХVII столетия. Справедливости ради, стоит отметить, что привязывать народный эпос к истории и к конкретным историческим персонажам не совсем корректно.
И это справедливо, ибо было бы очень странно всерьёз искать в былинах и народных песнях подробности исторического контекста эпохи их складывания. Ведь это не просто нарратив, а ещё и нарратив в полном смысле слова — устный рассказ, передающийся из уст в уста, памятник бесписьменного творчества. Если историков с первых дней учебы в ВУЗе на парах по источниковедению учат относится с большим недоверием к нарративным источникам, в частности к мемуарной литературе, как можно рассматривать предмет «народной памяти», как нечто достоверное?
Для примера сверхподробные дневники Патрика Гордона II пол. 17 столетия пестрят неточностями. Аналогичную картину мы наблюдаем в «Записках о Московии» Сигизмунда Герберштейна. Бесподобный Филипп де Коммин, сеньор де Реннескюр в своих «Мемуарах» нач. 16 века, случается, допускает ошибки, просто врёт или отделывается старомодным умолчанием.
Можно вспомнить и наше «Сказание о Мамаевом побоище», где Мамаю на подмогу ведет войско литовский князь Ольгерд, который мог бы это сделать лишь в случае, если бы литовские вайделоты подняли его из могилы, а Мамай, убегая с поля битвы призывает Перуна, Хорса и каких-то Раклея с Салаватом, а в «Повести о Разорении Рязани Батыем» в ордынском войске упоминаются «санчакбеи», сиречь санджак-беи, должность, отсутствовавшая в Монгольской империи, но имевшая место быть в империи Османской.
А ведь это образованные люди, письменный источник, составленный одним автором в крайне сжатые сроки.
Народный же эпос – это предмет коллективного, устного творчества, создававшийся на протяжении 400-500-600 лет! Кто автор основного массива исторических песен? Крестьяне. Неграмотные люди, не имевшие представления о географии, помимо окрестностей собственного уезда. Тем более, они не имели представления об исторической географии (как и многие современные студенты) — об изменениях границ, топонимов и этнонимов с течением времени.
Более того, на примере исторических песен (т.е., если кто не в курсе, эпических песен, имеющих явную историческую привязку) видно, что эта «явная привязка» имеет тенденцию вымываться из эпического сюжета.
Порой конкретные исторические сведения (даже о очень масштабных событиях) сохраняются в «народной памяти» очень и очень не долго и пропадают в необразованном обществе в течение двух-трёх поколений; более того, первичен оказывается сказочный сюжет, а уж к каким реально бывшим событиям его притянут — десятое дело. Что мог знать о событиях 1598-1618 годов олонецкий или белозерский крестьянин? И что именно споёт пра-правнук того самого крестьянина своим детям через 70-80 лет своим детям, которые уже четвёртое поколение живут у Олонца и с трудом представляют себе, где находится Смоленск или Москва.
Уровень искажения при таком количестве передаточных звеньев на такой хронологической протяжённости гарантирует почти полное воспрещение исторической истины в теле сказания. Тем более, что в песню вплетается далеко не только исторический, но и сказочный религиозно-магический мотив — отражение сил природы, которые влияли на бытие крестьянина в куда больше степени и куда более постоянно по сравнению с любыми находниками из-за дальних рубежей. В том числе, создавая прямую смертельную угрозу — голод, наводнения, засухи, эпидемии и эпизоотии.
Яркий пример – в песне, посвященной выкупу из плена патриарха Филарета русский царь, который хочет выкупить из плена «света‑батюшка, Государя Филареста Микитиця» назван не Михаилом Федоровичем, а Петром Алексеевичем. Кроме того в песне упоминаются «головушки солдатские» и «головушки драгунские» явно не в значении головы как верхней части тела, а ведь подобные формирования иноземного строя появились на Руси спустя десятилетия после Смуты.
В другой песне «Скопин-Шуйский» упоминаются калмыки и чукчи, с которыми русские впервые контактировали спустя десятилетия со смерти Скопина-Шуйского. Вместе с тем эта песня передает ходившее в народе предание, что умер Михаил Скопин-Шуйский не без участия своей двоюродной тетки Екатерины Скуратовой.
Ну и завершает Пыжиков свой пассаж традиционными для него фразами, что по итогам Смуты «на нашей земле образовалось новое государство, созданное одной из групп захватчиков, отказавшейся делить плоды оккупации с другими участниками нашествия». Видимо поэтому в 1618 году королевич Владислав совершил военный поход на Москву, закончившийся неудачно, поэтому в 1632 году Россия начала войну за отвоевание у Речи Посполитой земель, утраченных в Смуту,а в 1654 году вступила в 13-летнюю войну на стороне низового войска Запорожского. Ну а затем следует не менее традиционный выпад Пыжикова, что «прикрыть эту «милую» историю думать долго не пришлось – вот оно восточное «монголо-татарское нашествие». Вместо настоящего врага клеймите, на здоровье, виртуального!»
Справедливости ради, да, памятники народного эпоса не упоминают ни Куликовской битвы, ни стояния на реке Угре? Да и Орда то и дело располагается за синим морем, куда надо ехать на кораблях. Но опять таки, что мог знать о тех событиях сказитель, живущий у Белого моря. Кто может гарантировать, что под Ордой подразумевали именно Золотую Орду, а не Крымскую, или не две Ногайские орды? Или не хазар и печенегов с половцами? Если представить себе какого-нибудь черниговского крестьянина, который бежал на Онегу от постоянных набегов и спел там своим детям первый сказ он «проклятых татарах» — что именно он мог им спеть?
Самое смешное в том, что сохранился основной корпус древнерусских былин на Севере. А для типичного помора, в самом деле, добраться до Крыма или Астрахани куда проще на корабле – морским путём! Как ещё мог описать дорогу в «очень далёкие страны» помор, который никогда не видел татарина, своему сыну или внуку, который даже не представляет что такое кочевник, а основным видом транспорта вполне основательно считает лодку!
Враг, явившийся из абсолютно неведомых земель (где находится Крым или Казань, или Саркел, или, чёрт возьми, Вильно крестьянин даже предположить не в состоянии), пришёл под Чернигов, скажем, с запада — со стороны Смоленска. Станет ли крестьянин петь о точном маршруте крымской орды и сопутствующих условиях? Например, об антилитовском союзе Ивана 3 с Менгли Гиреем, который учинил набег на южные рубежи Великого княжества Литовского? Или о том, как Юрий Долгорукий или Рюрик Ростиславич водили половцев на Киев? Вот и получается как в записанной в Шенкурском уезде сказке «Про Мамая Безбожного» в Куликовской битве участвуют Захарий Тютрин (в котором угадывается Захарий Тютчев из «Сказания о Мамаевом побоище») с донскими казаками, а одним из участников взятия Казани является атаман Ермак Тимофеевич.
Правда, к превеликому огорчению гражданина Пыжикова, упоминания о татарах в народном эпосе сохранились, в частности в таком памятнике народного творчества как «Песня о Щелкане», источником вдохновения для которой послужила летописная повесть о восстании в Твери против беспредела, учиненного ордынским баскаком Чол-Ханом. Что характерно, неизвестный автор песни Пыжикова не читал, поэтому Чол-Хан у него:
«Брал он, млад Щелкан,
Дани-невыходы,
Царски невыплаты.
С князей брал по сту рублев,
З бояр по пятидесят,
С крестьян по пяти рублев;
У которова денег нет,
У тово дитя возмет;
У которова дитя нет,
У того жену возмет;
У котораго жены-та нет,
Тово самово головой возмет.»!
Вообще же пытаясь вычленить исторические подробности из былин, не худо бы вспомнить, как баски обратились арабами в «Песне о Роланде», а Магомет стал Аполлоном и каким-то неведомым Терваганом. А ведь между битвой в Ронсевальском ущелье 778 года и записью «Песни» в 10 веке менее 300 лет! Про такие мелочи, как остготский рекс Теодорих Веронский превратился в Дитриха Бернского в «Песне о Нибелунгах» можно даже не вспоминать. Кстати, он там запросто общается с Этцелем-Атиллой, хотя родился не ранее 451 года — года битвы на Каталаунских полях.
В очередной раз можно констатировать факт – вне зависимости от характера выступления (на телевидении ли, на радио ли, в статьях и книгах, в соцсетях), каждое обращение Александра Пыжикова к истории русского Средневековья – Раннего Нового времени превращается в трансляцию на широкую аудиторию откровенных нелепиц. И еще страшнее становится от того, что эти нелепицы говорит не любитель — дилетант, а вполне себе «историк с регалиями».