Мы распределили раненых по палатам и собирались уже спуститься вниз, в убежище, – помочь выносить обратно наверх лежачих больных. Чтобы хоть на минуту избавиться от едкого запаха крови, йода и спирта, я вышла на крыльцо и вдруг увидела странное зрелище. Четыре девушки-сандружинницы, в ватниках, с красными повязками на рукавах, медленно несли носилки. На носилках лежал кто-то, прикрытый шинелью. А за ними шел командир. В красной от крови руке он держал пистолет, направив его прямо в спину одной из дружинниц.
Доктор Волков вышел на крыльцо следом за мной и тоже с недоумением смотрел на странную процессию.
Подойдя к крыльцу, дружинницы остановились и хотели опустить носилки на землю, но военный повелительно крикнул:
– Нести!
Рука его с зажатым пистолетом как-то неестественно дернулась.
– Эй, вы! – крикнул из-за моего плеча Волков. – Немедленно уберите оружие!
Лицо военного исказилось в какой-то страшной гримасе, он исступленно крикнул:
– Я те уберу! Я те уберу! Нести! – И потряс зажатым в руке пистолетом.
– Опустите носилки на землю! – крикнула я и сбежала вниз по ступеням.
Девушки, оглядываясь на военного, медленно опустили носилки.
Я нагнулась над ними, отвернула шинель и чуть не вскрикнула от ужаса. Сначала я увидела небольшой дерматиновый чемодан, а ниже – окровавленный труп женщины, вернее, не труп, а куски тела. Я с трудом различила ногу, руку без кисти, размозженную женскую голову с длинными, перепачканными грязью, слипшимися волосами.
За четыре месяца войны я повидала уже немало. Но куски человеческого тела, кое-как сложенные вместе, произвели на меня жуткое впечатление.
– Что это?! – спросила я безмолвно стоявших девушек.
– Вот… – задыхаясь от страха и волнения, ответила одна из них. – Ее – снарядом… а он… не велит… требует в госпиталь!
Я взглянула на военного, рассмотрела майорские «шпалы» в петлицах. Он стоял неподвижно и неотрывно смотрел на то, что лежало на носилках.
– Зачем вы принесли это сюда? – с отчаянием крикнула я.
Майор медленно перевел на меня взгляд, губы его дрогнули, и он проговорил, с трудом выталкивая слова:
– Но как же? Ведь это Катя… Катя моя! А они не хотят… нести не хотят…
В эту минуту Волков, незаметно оказавшийся за спиной майора, резким движением схватил его за руку и вырвал пистолет. Тот, казалось, даже не заметил этого. Он по-прежнему держал руку вытянутой, будто она у него закостенела, а локоть прирос к туловищу. Глядя вниз, майор почти беззвучно повторял:
– Это ведь Катя!.. Катя моя!.. А они не хотят…
Внезапно он оглушительно крикнул:
– В госпиталь ее, сволочи! В госпиталь! На операцию!
Первым овладел собой Волков.
– Хорошо, – сказал он майору, – мы сейчас сделаем ей операцию. Но вы нам мешаете. Пойдемте со мной. – И взял майора за плечо.
Тот безропотно подчинился. Медленно передвигая ноги и смотря вперед стеклянным, невидящим взором, он, подталкиваемый Волковым, поднялся по ступенькам крыльца. Через мгновение оба они исчезли за дверью.
Губы мои пересохли. С трудом произнося слова, я спросила:
– Где это произошло?
И тогда девушки наперебой стали объяснять, что их звено получило задание выносить раненых из разрушенных домов. Они вытащили двоих, доставили их в госпиталь и, возвращаясь назад, увидели вдруг лужу крови на тротуаре, куски разорванного снарядом человеческого тела. Хотели пробежать мимо, понимая, что здесь помощь бесполезна, но тут откуда-то появился этот обезумевший майор с чемоданчиком, выхватил пистолет, заставил их собрать все то, что осталось от женщины, и нести в госпиталь…
– Судя по всему, это его жена… или сестра, – сказала дружинница.
Я велела девушкам отнести останки в нашу покойницкую, взяла с носилок чемодан и шинель, повесила ее на перила и вернулась в приемный покой.
Майор сидел на стуле, правый рукав его гимнастерки был завернут. Оля хлопотала у столика с медикаментами, а Волков держал в руке пустой шприц. Очевидно, он только что сделал майору укол морфия или пантопона.
Я поставила чемодан возле стула. Когда майор увидел чемодан, глаза его снова стали безумными. Он вскочил со стула и крикнул:
– А Катя? Где Катя?
– Успокойтесь, – резко сказал Волков, – ей делают операцию. Вы же сами этого хотели.
– Да, да… операцию, – повторил майор и безвольно опустился на стул.
Волков внимательно глядел на него, ожидая, пока подействует лекарство.
Прошло минут пять. Все мы – и Волков, и Оля, и я – были настолько потрясены происшедшим, что даже забыли о необходимости идти переносить раненых из убежища.
– Как все это случилось? – невольно вырвалось у меня.
– Вера! – укоризненно произнес Волков.
Я и сама поняла, что мне не следовало этого спрашивать.
Но, вопреки нашим опасениям, майор вдруг заговорил вполне осмысленно, только очень медленно.
– С первого дня войны не виделись… А тут отпуск на трое суток дали… Я через товарища предупредил, что буду сегодня… а она… встречать вышла… Я ее уже видел… ну, вот как вас… может, чуть подальше… И… этот снаряд… На глазах… на глазах моих, понимаете?
– Ее, видимо, ударило о стену дома взрывной волной, – тихо сказал Волков.
– Да, да, – поспешно согласился майор и с каким-то удивлением в голосе продолжал: – А я вот… остался… остался ведь, да? А ведь почти рядом был… Как же так?
Только теперь, когда страшная гримаса исчезла и лицо его приняло нормальное выражение, я увидела, что майор еще молод. Ему было лет тридцать – тридцать пять, не больше.
Неожиданно взгляд его упал на чемодан.
Он медленно наклонился, поднял его, положил на колени, раскрыл.
Все мы невольно обратили свои взгляды на содержимое чемодана. Там не оказалось ничего, кроме каких-то черно-коричневых связок, похожих на странные бусы.
– Вот… грибы… – тихо сказал майор, приподнимая одну из связок и с недоумением глядя на нее. – Девчата-телефонистки собрали и насушили… С собой взял… хотел Катю подкормить… голодно ведь у вас в Ленинграде.
И вдруг осекся, уронил голову на грудь и заплакал. Плакал он беззвучно, лишь плечи вздрагивали.
Я подошла к нему, сняла с колен чемодан и, подчиняясь какому-то непреодолимому чувству, сказала Волкову и Оле:
– Уйдите. Все уйдите.
Сама не знаю почему, и Волков и Оля беспрекословно подчинились. Уже у двери Волков обернулся и тихо сказал:
– Пистолет его… там, на столике.
– Как вас зовут, товарищ майор? – спросила я, когда они ушли.
Он, казалось, не слышал меня, хотя уже не плакал. Голова его была безвольно опущена, подбородок прижат к груди.
Я испугалась, что он потерял сознание. Подошла сбоку, положила руку на лоб и приподняла голову.
– Как вас зовут? – повторила я.
Он открыл глаза, внимательно посмотрел на меня и безразлично сказал:
– Какая разница?.. Ведь я не… убит. – Потом покачал головой, словно удивляясь тому, что не убит, и вдруг спросил: – А ты кто? Сестра?
– Фельдшерица, – сказала я.
– А вот у меня сестры нет, – точно не слыша моего ответа, сказал он. – Жена была… Катя…
– Сейчас я твоя сестра.
Майор посмотрел на меня, словно только увидев.
– Утешаешь?
– Да. Утешаю. Сейчас утешаю. Бывает минута такая, когда надо утешать. А потом уже сам найдешь в себе силы.
– Откуда… ты знаешь? – с неожиданной настороженностью спросил майор.
– Много пережила, вот и знаю.
Я не выбирала слов. И не знала, что буду говорить этому человеку, когда попросила Волкова и Олю уйти. Все произошло как-то само собой.
– Муж есть? – неожиданно спросил майор.
– Нет.
– Это хорошо. Это очень хорошо… Жди, пока война кончится…
Он словно о чем-то задумался, а потом, глядя на меня в упор, проговорил:
– А ее… куда? Катю?..
– Мы ее похороним. Сами, – также глядя ему в глаза, ответила я.
Он молча кивнул. Затем спросил:
– Значит, говоришь, и с тобой… страшное было?
– Было.
– И… пережила?
– Вот видишь… Даже еще тебя утешаю.
– Ты у тех девушек… ну, дружинниц… прощения за меня попроси. Обезумел я… поверить не мог.
– Они сами все понимают. Не сердятся.
– Это хорошо. – И повторил, чуть заикаясь: – Эт-то хорошо.
Потом неожиданно встал и сказал:
– Ну, я пойду.
Одернул гимнастерку, провел ладонью по расстегнутой кобуре и, видимо, удивился, что она пуста.
– Где пистолет?
Я подошла к столику, взяла тяжелый «ТТ» и протянула ему. Майор взял пистолет, задумчиво посмотрел на него и, не кладя в кобуру, с усмешкой спросил:
– Теперь, значит, за меня не боишься?
– Нет, не боюсь. Немцам подарка не сделаешь! – жестко сказала я.
Он опустил пистолет в кобуру.
– Грибы себе оставь. Оставишь?
– Спасибо. Оставлю. У нас голодно.
– Я пойду.
– Сейчас пойдешь, подожди.
Я выбежала на крыльцо, схватила шинель, которая так и лежала на металлических перилах, вернулась и протянула ее майору.
– Вот. Не забудь…
Он взглянул на покрытую кровавыми пятнами шинель, и на мгновение та самая страшная гримаса вновь исказила его лицо, но только на мгновение. В следующую минуту он бережно свернул шинель, сказал: «Прощай». И ушел.
Читая про ту войну, часто ловлю себя на мысли, да простит мне Дробышевский такую ересь, что те люди были представители какого-то иного биологического вида, не такие как мы.
> Читая про ту войну, часто ловлю себя на мысли, да простит мне Дробышевский такую ересь, что те люди были представители какого-то иного биологического вида, не такие как мы.
Это вам Кургл со своим идеализмом мозги проебал. Бытие определяет сознание.
Я пятый год безвылазно на войне, вроде бы, всего уже насмотрелся... Но каждый раз, читая про ТУ ВОЙНУ, ощущаю настоящий страх, и в голову лезет: "Нет, я бы наверное, не выдержал..."
А они - выдержали. Смогли. "Богатыри - не мы..." :-(
Вот в ту бы войну ты бы точно выдержал,камрад. Я смотрю на парней из ЛНР и ДНР,которые у нас работают ( большинство воевали в ополчении, ушли тогда,когда у вас появилась армия,и отдельные отряды принуждению подверглись, сейчас тут работают). Я бы дал деру, как только легли первые снаряды, а они собрались и пошли на войну.
Сейчас, сейчас
Доктор Волков вышел на крыльцо следом за мной и тоже с недоумением смотрел на странную процессию.
Подойдя к крыльцу, дружинницы остановились и хотели опустить носилки на землю, но военный повелительно крикнул:
– Нести!
Рука его с зажатым пистолетом как-то неестественно дернулась.
– Эй, вы! – крикнул из-за моего плеча Волков. – Немедленно уберите оружие!
Лицо военного исказилось в какой-то страшной гримасе, он исступленно крикнул:
– Я те уберу! Я те уберу! Нести! – И потряс зажатым в руке пистолетом.
– Опустите носилки на землю! – крикнула я и сбежала вниз по ступеням.
Девушки, оглядываясь на военного, медленно опустили носилки.
Я нагнулась над ними, отвернула шинель и чуть не вскрикнула от ужаса. Сначала я увидела небольшой дерматиновый чемодан, а ниже – окровавленный труп женщины, вернее, не труп, а куски тела. Я с трудом различила ногу, руку без кисти, размозженную женскую голову с длинными, перепачканными грязью, слипшимися волосами.
За четыре месяца войны я повидала уже немало. Но куски человеческого тела, кое-как сложенные вместе, произвели на меня жуткое впечатление.
– Что это?! – спросила я безмолвно стоявших девушек.
– Вот… – задыхаясь от страха и волнения, ответила одна из них. – Ее – снарядом… а он… не велит… требует в госпиталь!
Я взглянула на военного, рассмотрела майорские «шпалы» в петлицах. Он стоял неподвижно и неотрывно смотрел на то, что лежало на носилках.
– Зачем вы принесли это сюда? – с отчаянием крикнула я.
Майор медленно перевел на меня взгляд, губы его дрогнули, и он проговорил, с трудом выталкивая слова:
– Но как же? Ведь это Катя… Катя моя! А они не хотят… нести не хотят…
В эту минуту Волков, незаметно оказавшийся за спиной майора, резким движением схватил его за руку и вырвал пистолет. Тот, казалось, даже не заметил этого. Он по-прежнему держал руку вытянутой, будто она у него закостенела, а локоть прирос к туловищу. Глядя вниз, майор почти беззвучно повторял:
– Это ведь Катя!.. Катя моя!.. А они не хотят…
Внезапно он оглушительно крикнул:
– В госпиталь ее, сволочи! В госпиталь! На операцию!
Первым овладел собой Волков.
– Хорошо, – сказал он майору, – мы сейчас сделаем ей операцию. Но вы нам мешаете. Пойдемте со мной. – И взял майора за плечо.
Тот безропотно подчинился. Медленно передвигая ноги и смотря вперед стеклянным, невидящим взором, он, подталкиваемый Волковым, поднялся по ступенькам крыльца. Через мгновение оба они исчезли за дверью.
Губы мои пересохли. С трудом произнося слова, я спросила:
– Где это произошло?
И тогда девушки наперебой стали объяснять, что их звено получило задание выносить раненых из разрушенных домов. Они вытащили двоих, доставили их в госпиталь и, возвращаясь назад, увидели вдруг лужу крови на тротуаре, куски разорванного снарядом человеческого тела. Хотели пробежать мимо, понимая, что здесь помощь бесполезна, но тут откуда-то появился этот обезумевший майор с чемоданчиком, выхватил пистолет, заставил их собрать все то, что осталось от женщины, и нести в госпиталь…
– Судя по всему, это его жена… или сестра, – сказала дружинница.
Я велела девушкам отнести останки в нашу покойницкую, взяла с носилок чемодан и шинель, повесила ее на перила и вернулась в приемный покой.
Майор сидел на стуле, правый рукав его гимнастерки был завернут. Оля хлопотала у столика с медикаментами, а Волков держал в руке пустой шприц. Очевидно, он только что сделал майору укол морфия или пантопона.
Я поставила чемодан возле стула. Когда майор увидел чемодан, глаза его снова стали безумными. Он вскочил со стула и крикнул:
– А Катя? Где Катя?
– Успокойтесь, – резко сказал Волков, – ей делают операцию. Вы же сами этого хотели.
– Да, да… операцию, – повторил майор и безвольно опустился на стул.
Волков внимательно глядел на него, ожидая, пока подействует лекарство.
Прошло минут пять. Все мы – и Волков, и Оля, и я – были настолько потрясены происшедшим, что даже забыли о необходимости идти переносить раненых из убежища.
– Как все это случилось? – невольно вырвалось у меня.
– Вера! – укоризненно произнес Волков.
Я и сама поняла, что мне не следовало этого спрашивать.
Но, вопреки нашим опасениям, майор вдруг заговорил вполне осмысленно, только очень медленно.
– С первого дня войны не виделись… А тут отпуск на трое суток дали… Я через товарища предупредил, что буду сегодня… а она… встречать вышла… Я ее уже видел… ну, вот как вас… может, чуть подальше… И… этот снаряд… На глазах… на глазах моих, понимаете?
– Ее, видимо, ударило о стену дома взрывной волной, – тихо сказал Волков.
– Да, да, – поспешно согласился майор и с каким-то удивлением в голосе продолжал: – А я вот… остался… остался ведь, да? А ведь почти рядом был… Как же так?
Только теперь, когда страшная гримаса исчезла и лицо его приняло нормальное выражение, я увидела, что майор еще молод. Ему было лет тридцать – тридцать пять, не больше.
Неожиданно взгляд его упал на чемодан.
Он медленно наклонился, поднял его, положил на колени, раскрыл.
Все мы невольно обратили свои взгляды на содержимое чемодана. Там не оказалось ничего, кроме каких-то черно-коричневых связок, похожих на странные бусы.
– Вот… грибы… – тихо сказал майор, приподнимая одну из связок и с недоумением глядя на нее. – Девчата-телефонистки собрали и насушили… С собой взял… хотел Катю подкормить… голодно ведь у вас в Ленинграде.
И вдруг осекся, уронил голову на грудь и заплакал. Плакал он беззвучно, лишь плечи вздрагивали.
Я подошла к нему, сняла с колен чемодан и, подчиняясь какому-то непреодолимому чувству, сказала Волкову и Оле:
– Уйдите. Все уйдите.
Сама не знаю почему, и Волков и Оля беспрекословно подчинились. Уже у двери Волков обернулся и тихо сказал:
– Пистолет его… там, на столике.
– Как вас зовут, товарищ майор? – спросила я, когда они ушли.
Он, казалось, не слышал меня, хотя уже не плакал. Голова его была безвольно опущена, подбородок прижат к груди.
Я испугалась, что он потерял сознание. Подошла сбоку, положила руку на лоб и приподняла голову.
– Как вас зовут? – повторила я.
Он открыл глаза, внимательно посмотрел на меня и безразлично сказал:
– Какая разница?.. Ведь я не… убит. – Потом покачал головой, словно удивляясь тому, что не убит, и вдруг спросил: – А ты кто? Сестра?
– Фельдшерица, – сказала я.
– А вот у меня сестры нет, – точно не слыша моего ответа, сказал он. – Жена была… Катя…
– Сейчас я твоя сестра.
Майор посмотрел на меня, словно только увидев.
– Утешаешь?
– Да. Утешаю. Сейчас утешаю. Бывает минута такая, когда надо утешать. А потом уже сам найдешь в себе силы.
– Откуда… ты знаешь? – с неожиданной настороженностью спросил майор.
– Много пережила, вот и знаю.
Я не выбирала слов. И не знала, что буду говорить этому человеку, когда попросила Волкова и Олю уйти. Все произошло как-то само собой.
– Муж есть? – неожиданно спросил майор.
– Нет.
– Это хорошо. Это очень хорошо… Жди, пока война кончится…
Он словно о чем-то задумался, а потом, глядя на меня в упор, проговорил:
– А ее… куда? Катю?..
– Мы ее похороним. Сами, – также глядя ему в глаза, ответила я.
Он молча кивнул. Затем спросил:
– Значит, говоришь, и с тобой… страшное было?
– Было.
– И… пережила?
– Вот видишь… Даже еще тебя утешаю.
– Ты у тех девушек… ну, дружинниц… прощения за меня попроси. Обезумел я… поверить не мог.
– Они сами все понимают. Не сердятся.
– Это хорошо. – И повторил, чуть заикаясь: – Эт-то хорошо.
Потом неожиданно встал и сказал:
– Ну, я пойду.
Одернул гимнастерку, провел ладонью по расстегнутой кобуре и, видимо, удивился, что она пуста.
– Где пистолет?
Я подошла к столику, взяла тяжелый «ТТ» и протянула ему. Майор взял пистолет, задумчиво посмотрел на него и, не кладя в кобуру, с усмешкой спросил:
– Теперь, значит, за меня не боишься?
– Нет, не боюсь. Немцам подарка не сделаешь! – жестко сказала я.
Он опустил пистолет в кобуру.
– Грибы себе оставь. Оставишь?
– Спасибо. Оставлю. У нас голодно.
– Я пойду.
– Сейчас пойдешь, подожди.
Я выбежала на крыльцо, схватила шинель, которая так и лежала на металлических перилах, вернулась и протянула ее майору.
– Вот. Не забудь…
Он взглянул на покрытую кровавыми пятнами шинель, и на мгновение та самая страшная гримаса вновь исказила его лицо, но только на мгновение. В следующую минуту он бережно свернул шинель, сказал: «Прощай». И ушел.