Хмм.. Сабж, примеряя к себе, цитирует (с копирайтиком, чин по чину) фразу Мюнхгаузена - человека, чье имя стало нарицательным как отчаянного враля.
// Уточню, что цитата не из оригинала, а из советского фильма о Мюнхгаузене. Имею мнение, что, безотносительго ГГ, фильм - хороший. И в подтверждение сего скажу, что довольно много фраз из него вошли в жизнь.
а как сегодня сережа-пастушок заливалсо, как заливалсо
С.ДОРЕНКО: Первую он прошел по призыву, а вторую по контракту. Внимание, ребята, это самое важное! Он не журналистом там был, Бабченко воевал в Чечне; в первую он воевал как солдат, он был по призыву.
Э.ХАСАНШИНА: Каким-то связистом.
С.ДОРЕНКО: А во вторую он пошел контрактником. Это редкая судьба для журналиста. Вы знаете, что журналисты, в общем, конечно, имитируют знания, имитируют переживания, имитируют чувства, журналисты имитируют жизнь. Вся жизнь журналиста это, в сущности, имитация.
Э.ХАСАНШИНА: Мы трансляторы. Чем мы чище, тем лучше звук.
С.ДОРЕНКО: А Бабченко не был имитатором, он воевал действительно в Чечне в качестве солдата, а затем контрактника. Для него война была судьбой.
Э.ХАСАНШИНА: Он потом позже писал, что он был и в Осетии, и в Крыму, (цитата) «и везде, где было больно его стране, он был там».
С.ДОРЕНКО: Если позволите, я некоторые данные вам дам. Он оппозиционер нынешней российской власти, насколько я понимаю. Ну, это очевидно, он бежал отсюда из-за угроз.
Э.ХАСАНШИНА: Да, у него весьма радикальные высказывания.
С.ДОРЕНКО: Он сначала был в разных странах; сейчас не помню, не в Израиле ли он был; потом он переехал на Украину, в Киев.
Э.ХАСАНШИНА: Он был в Чехии, он был в Израиле какое-то время и потом переехал в Киев.
С.ДОРЕНКО: Он работал с осени 2017 года на телеканале крымских татар, которые антироссийски дышат и драйв их антироссийский. Он давал интервью, в которых он не приветствовал ни русских мир, ни Донбасс, ни Луганск, а наоборот, называл их бандитами, то есть он их обижал и оскорблял.
Э.ХАСАНШИНА: У него было очень хорошее качество; мне казалось, что он был честен. Он такой чёткий: говорит, делает и показывает, демонстрирует это; он не шел на компромиссы.
С.ДОРЕНКО: Что поразительно, жена была дома. Я прошу Алексея Венедиктова выйти в эфир к нам сейчас. Я написал Алексею: скажешь про Бабченко у меня в эфире? Он пишет: во сколько? Я отвечаю: сейчас. Я готов звонить.
Я хочу сказать, наверняка мы с ним встречались, в том числе на празднике «Эха Москвы» мы могли встречаться, мы могли встречаться, когда он на НТВ работал и, безусловно, встречались. Но я не помню. Значит, мы с ним не разговаривали.
Леш, привет! Я говорю об Аркадии Бабченко и говорю, что наверняка мы с ним виделись, но я не разговаривал с ним. Расскажи, что это за человек.
А.ВЕНЕДИКТОВ: Аркадий был человеком крайне резким, я бы сказал, радикального слога, его ясность была всегда. И когда он в двух чеченских войнах воевал на стороне федеральных сил, причем, во второй чеченской войне он воевал контрактником, то есть добровольцем. И когда после украинских событий он строго занял сторону украинцев и украинской армии. Он радикальный человек, но при этом он был болезненно честным человеком. Его честность абсолютно раздражала, его упрямство абсолютно раздражало, его несгибаемость абсолютно раздражала. Но больше раздражения было уважение, потому что сам на такое не способен (я про себя). И в этом смысле его определенность, чёрнобелость, как у многих военных… он военкор, он в Осетии воевал.
С.ДОРЕНКО: Я уже сказал об этом, что многие военкоры имитируют, а он военный…
А.ВЕНЕДИКТОВ: А он своей жизнью доказал это. Еще раз, он воевал как сержант в первую чеченскую, он был в армии по призыву, а во вторую пошел контрактником. Он пошел не военкором, он пошел контрактником. Во время событий в Южной Осетии он был военкором, был там буквально под пулями, буквально под снарядами. Он был военным сначала, а потом корр, а не наоборот.
Еще что очень важно, его военная публицистика, которая есть в интернете, — это начало новой военной прозы нашей ХХI века. Прилепин потом.
С.ДОРЕНКО: К стыду моему, только вчера, узнав об убийстве, я начал читать его прозу. И я должен сказать, что это очень плотная… Как он в одном месте пишет «воздух можно ножом резать», вот у него настолько плотная проза, что ее ножом и не разрежешь.
А.ВЕНЕДИКТОВ: И к нему впрямую относится выражение «он был неразборчив в выборе врагов». Потому что его врагами в первой чеченкой и второй были чеченцы, сепаратисты. С Донбасса были вот эти все. То есть это люди с автоматами и руками в крови. Он не имитировал ни понимание, ни примирение. Он так считал, он так и говорил, и он так и делал.
С.ДОРЕНКО: А приемные дети, у него шесть, четыре, сколько?
А.ВЕНЕДИКТОВ: Шесть. Сейчас они у мамы, они оформлены на маму, это были сложные дети. Когда он их взял, некоторые не могли есть твердую пищу, некоторые воровали друг у друга, и занавески в квартире. Это были дети неблагополучные.
С.ДОРЕНКО: Шестеро, все приемные или у него есть родные?
А.ВЕНЕДИКТОВ: У него есть дочка.
С.ДОРЕНКО: То есть пятеро приемных и одна дочка. Вопрос: кто? Мы не знаем.
А.ВЕНЕДИКТОВ: Мы не знаем, но если считать по линейке: от его врагов — это чеченские сепаратисты и украинские сепаратисты. Это кровавые враги, потому что в войну чеченскую он стрелял. Всякие заговорщицкие… это можно любые, марсиане прилетели. Что мы знаем: его ждали на лестничной клетке, там темно. Значит, знали, где он жил. Профессионально три выстрела в спину, когда он открыл дверь и вошёл. То есть мы ничего не знаем. Надо ждать хоть каких-то деталей.
С.ДОРЕНКО: Что-то частят на Украине, как-то они зачастили.
А.ВЕНЕДИКТОВ: Киев и Лондон — два города самых … для выходцев из России.
С.ДОРЕНКО: Спасибо, Леш. Я этот твой номер сохраню, да?
А.ВЕНЕДИКТОВ: Да, конечно.
С.ДОРЕНКО: Он мне скинул полусекретный номер. Это был Алексей Венедиктов, который знал хорошо Бабченко. Я еще раз добавлю, мне дико странным кажется, что я него не знал, потому что мы тусили в одном месте, и довольно странно. Может, он всё время был на войне, я не понимаю.
Я тебе скажу про военных корреспондентов, они очень разные бывают. Сережа перед тобой сидит (это я), тоже военный корреспондент, но большую часть репортажей о войне и о расстрелах я делал из студии. В 1993 году… Я сейчас себя не ругаю, я ругать себя не собираюсь, и извиняться ни перед кем не собираюсь, идите в жопу! Но я заработал на машину «Нива», 43 репортажа — расстрел Белого дома. Я сидел на крыше CNN, Белый дом был у нас как на ладони, и я делал постоянно стендапы, и я постоянно давал данные: ночью, днем, ночь, ночь, ночь, днем; не имеет значения. Сделал 43 репортажа для мексиканцев, Univision — это мексиканская сеть, которая в Штатах работает. Univision, CNN, потом я делал для нескольких испанских телеканалов и для нескольких испанских радиостанций. Всё это шарашил туда.
Можно сказать, что я жертвовал? Нет. Я в этом смысле с Бабченко не сравнюсь, не сравнюсь ни в коем случае. Я себя не ругаю, я просто такой. Меня могли пристрелить? Могли. В смысле, когда на крыше стоишь весь в пятисотках, в софитах, и Белый дом напротив, конечно, они могли бы мочкануть. Можно на спор было, но нет, никто не выстрелил. Но чтобы пробираться окопами под пулями, у меня не было, а у Бабченко было. Так, чтобы по-настоящему воевать — нет.
Сейчас, сейчас