remi-meisner.livejournal.com — начало было тут http://vott.ru/entry/484287
На мой взгляд отличный разбор. Сдаётся мне что и за Бакунина Перец нагло лгал.
Как говорят британские ученые, симпатия к человеку определяется в первые три секунды, так вот к Перцу антипатия была на первой секунде.
Отвратительный урод. Послушал раз, больше такое гавно не слушаю.
у Гоблина два страйка))) Лимонов и Перец.
Господин Перец, судя по его речи, крайне неряшливо мыслит. Ни одну мысль до конца не доводит. Скачет туда-сюда. Тяготеет к каким-то типа сенсациям в духе гепатитной прессы.
Без понятия. Я пару роликов, где он разбирал древние карикатуры смотрел, было более менее.
Когда посмотрел пару роликов более близкий нам исторический период, диагноз стал довольно ясен и время на него перестал тратить еще до разбора Реми.
Подозреваю имеется в виду бейсбольный страйк. У бьющего (чувак с битой) есть 3 попытки ударить по мячу (который бросает питчер). Страйк это если бьющий промахнулся (это грубо, там сложнее немного на самом деле) по мячу. 3 страйка: страйк-аут, бьющий уходит.
Поэтому 2 страйка это ещё одна ошибка и страйк-аут.
Обвиняя Перца в "передергиваниях" и "вырываниях из контекста", автор опуса сам, мягко говоря, местами пиздит. Скажем, вот:
Писарев в то время "воевал" со сторонниками теории "чистого искусства", эстетствующими педрилами, которые утверждали, что единственная задача искусства - услаждать слух, взгляд и другие чувства Тонких Ценителей Прекрасного.
Прежде чем называть Боткина, Анненкова, Дружинина и солидарных с ними "эстетствующими педрилами", автору стоило бы почитать их статьи.
Чего-то я не понял, так Достоевский здесь, более культурно, говорит про сторонников чистого искусства примерно то же самое. Ну и Достоевский как раз был противником "чистого искусства". В отличие от Дружинина, который не только был сторонником "чистого искусства", но и вроде как сформулировал его принципы. Давайте уже тогда статьи "сторонников чистого искусства".
И речь, насколько я понимаю, не об их статьях, а об их художественных произведениях.
> Чего-то я не понял, так Достоевский здесь, более культурно, говорит про сторонников чистого искусства примерно то же самое. Ну и Достоевский как раз был противником "чистого искусства". В отличие от Дружинина, который не только был сторонником "чистого искусства", но и вроде как сформулировал его принципы. Давайте уже тогда статьи "сторонников чистого искусства".
Достоевский здесь как раз пытается найти золотую середину помеж точками зрения сторонников т.н. "гражданственного" (статья как раз посвящена Добролюбову) и т.н. "чистого" искусства. Так что эта статья как раз-таки очень показательна. Ну а если нужен манифест "чистого искусства" - найди стихотворение Фета "Псевдопоэту". Весьма качественный кирпич в огород Некрасова и Ко.
> Достоевский здесь как раз пытается найти золотую середину помеж точками зрения сторонников т.н. "гражданственного" (статья как раз посвящена Добролюбову) и т.н. "чистого" искусства. Так что эта статья как раз-таки очень показательна. Ну а если нужен манифест "чистого искусства" - найди стихотворение Фета "Псевдопоэту". Весьма качественный кирпич в огород Некрасова и Ко.
Честно говоря ничего качественного в этом стихотворении не узрел. Я в этой теме на стороне Писарева и компании.
Ну а в статье Достоевского как-то тоже не увидел поиска золотой середины.
> Честно говоря ничего качественного в этом стихотворении не узрел. Я в этой теме на стороне Писарева и компании. Ну а в статье Достоевского как-то тоже не увидел поиска золотой середины.
Собственно, всё тут:
Положим, что мы переносимся в восемнадцатое столетие, именно в день лиссабонского землетрясения. Половина жителей в Лиссабоне погибает, домы разваливаются и проваливаются, имущество гибнет, всякий из оставшихся в живых что-нибудь потерял — или имение, или семью. Жители толкаются по улицам в отчаянии, пораженные, обезумевшие от ужаса. В Лиссабоне живет в это время какой-нибудь известный португальский поэт. На другой день утром выходит номер лиссабонского «Меркурия» (тогда все издавались «Меркурии») Номер журнала, появившегося в такую минуту, возбуждает даже некоторое любопытство в несчастных лиссабонцах, несмотря на то, что им в эту минуту не до журналов, надеются, что номер вышел нарочно, чтоб дать некоторые сведения, сообщить некоторые известия о погибших, о пропавших без вести и проч., и проч. И вдруг — на самом видном месте листа бросается всем в глаза что-нибудь вроде следующего:
Шопот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени.
Тени без конца.
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!
Да еще мало того: тут же, в виде послесловия к поэмке, приложено в прозе всем известное поэтическое правило, что тот не поэт, кто не в состоянии выскочить вниз головой из четвертого этажа (для каких причин? — я до сих пор этого не понимаю; но уж пусть это непременно надо, чтоб быть поэтом; не хочу спорить). Не знаю наверно, как приняли бы свой «Меркурий» лиссабонцы, но мне кажется, они тут же казнили бы всенародно, на площади, своего знаменитого поэта, и вовсе не за то, что он написал стихотворение без глагола, а потому, что вместо трелей соловья накануне слышались под землей такие трели, а колыхание ручья появилось в минуту такого колыхания целого города, что у бедных лиссабонцев не только не осталось охоты наблюдать —
В дымных тучках пурпур розы
или
Отблеск янтаря,
но даже показался слишком оскорбительным и небратским поступок поэта, воспевающего такие забавные вещи в такую минуту их жизни. Разумеется, казнив своего поэта (тоже очень небратски), они все непременно бы кинулись к какому-нибудь доктору Панглосу* за умным советом, и доктор Панглос тотчас же и без большого труда уверил бы их всех, что это очень хорошо случилось, что они провалились, и что уж если они провалились, то это непременно к лучшему. И доктора Панглоса никто бы не разорвал за это в клочки, напротив, дали бы ему пенсию и провозгласили бы его другом человечества. Ведь так всё идет на свете.
Заметим, впрочем, следующее: положим, лиссабонцы и казнили своего любимого поэта, но ведь стихотворение, на которое они все рассердились (будь оно хоть и о розах и янтаре), могло быть великолепно по своему художественному совершенству. Мало того, поэта-то они б казнили, а через тридцать, через пятьдесят лет поставили бы ему на площади памятник за его удивительные стихи вообще, а вместе с тем и за «пурпур розы» в частности. Выходит, что не искусство было виновато в день лиссабонского землетрясения. Поэма, за которую казнили поэта, как памятник совершенства поэзии и языка, принесла, может быть, даже и немалую пользу лиссабонцам, возбуждая в них потом эстетический восторг и чувство красоты, и легла благотворной росой на души молодого поколения. Стало быть, виновато было не искусство, а поэт, злоупотребивший искусство в ту минуту, когда было не до него. Он пел и плясал у гроба мертвеца... Это, конечно, было очень нехорошо и чрезвычайно глупо с его стороны; но виноват опять-таки он, а не искусство.
А если следовать за Писаревым и компанией, то искусство перестает быть искусством. Для него принцип "то полезно, что в живот полезло" не подходит. Впрочем, сам Некрасов под конец жизни признался: "Мне борьба мешала быть поэтом, песни мне мешали быть борцом".
Сейчас, сейчас