Их фото из старой жизни в кафе и в трусах на пляже,
Курорты, девчонки, тачки, а где-то семья и быт.
Какой-то мажор казалось, и трудно поверить даже,
Что менеджер из Донецка в окопе сейчас сидит.
Заброшен пиджак и галстук, портфель и слова пустые
Про лизинг, процент и фьючерс на фронте не говорят.
А скучные прежде лица становятся вдруг живые,
И, может, впервые в жизни глаза их огнём горят.
В строю педагог и слесарь, а в танке шахтёр и повар,
Когда бы ещё иначе вот так их судьба свела?
И их не волнует больше, на сколько поднялся доллар,
Им важно, им очень важно, чтоб Родина их жила.
Сейчас, сейчас
Их фото из старой жизни в кафе и в трусах на пляже,
Курорты, девчонки, тачки, а где-то семья и быт.
Какой-то мажор казалось, и трудно поверить даже,
Что менеджер из Донецка в окопе сейчас сидит.
Заброшен пиджак и галстук, портфель и слова пустые
Про лизинг, процент и фьючерс на фронте не говорят.
А скучные прежде лица становятся вдруг живые,
И, может, впервые в жизни глаза их огнём горят.
В строю педагог и слесарь, а в танке шахтёр и повар,
Когда бы ещё иначе вот так их судьба свела?
И их не волнует больше, на сколько поднялся доллар,
Им важно, им очень важно, чтоб Родина их жила.
7 апреля 2015 года
Ольга Перегуд