Барин с мигалкой (Никита-предстоятель о себе)

А уж коли меня называли барином, то я отвечу старинной шуткой: "Мужик на барина сердился, а барин и не знал".

Быстро баре забыли 17 год, слишком быстро

При прочтении статьи не покидало чувство, что где-то я всё это слышал, как-то фантасмагоричны все эти Канны, в которых меня знают, мастер классы, "Оскары"...
И вот на фразе - "Если б я хотел, давно бы мог стать и депутатом Думы, и сенатором, и, может, даже министром культуры..." - настигло прозрение! Ба, знакомые всё лица! Это ж Иван Александрович Хлестаков собственной персоной! Только в 19м веке кинематографа не было, и "властителями дум" были литераторы, а так ну, точно Хлестаков! Впрочем судите сами.

« Городничий и все садятся.

Хлестаков.
- Я не люблю церемонии. Напротив, я даже всегда стараюсь
проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только
выйду куда-нибудь, уж и говорят: "Вон, говорят, Иван Александрович идет!" А
один раз меня даже приняли за главнокомандующего: солдаты выскочили из
гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком,
говорит мне: "Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего".

Анна Андреевна. Скажите как!

Хлестаков. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные
водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге.
Бывало, часто говорю ему: "Ну что, брат Пушкин?" - "Да так, брат, -
отвечает, бывало, - так как-то все..." Большой оригинал.

Анна Андреевна. Так вы и пишете? Как это должно быть приятно
сочинителю! Вы, верно, и в журналы помещаете?

Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть
сочинений: "Женитьба Фигаро", "Роберт-Дьявол", "Норма". Уж и названий даже
не помню. И все случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит:
"Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь". Думаю себе: "Пожалуй, изволь
братец!" И тут же в один вечер, кажется, все написал, всех изумил. У меня
легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона
Брамбеуса, "Фрегат Надежды" и "Московский телеграф"... все это я написал.

Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус?

Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин дает за это
сорок тысяч.

Анна Андреевна. Так, верно, и "Юрий Милославский" ваше сочинение?

Хлестаков. Да, это мое сочинение.

Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это господина
Загоскина сочинение.

Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будешь спорить.

Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а вот есть другой
"Юрий Милославский", так тот уж мой.

Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано!

Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в
Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко
всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко
мне. Я ведь тоже балы даю.

Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием дают балы!

Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз - в семьсот
рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют
крышку - пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день на
балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел,
французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так
уморишься, играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к
себе на четвертый этаж - скажешь только кухарке: "На, Маврушка, шинель..."
Что ж я вру - я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница
сто'ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся:
графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж... ж...
ж... Иной раз и министр...

Городничий и прочие с робостью встают со своих стульев.

Мне даже на пакетах пишут: "ваше превосходительство". Один раз я даже
управлял департаментом. И странно: директор уехал, - куда уехал, неизвестно.
Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место? Многие из
генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, - нет,
мудрено. Кажется, и легко на вид, а рассмотришь - просто черт возьми! После
видят, нечего делать, - ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры,
курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров!
Каково положение? - я спрашиваю. "Иван Александрович ступайте департаментом
управлять!" Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате: хотел
отказаться, но думаю: дойдет до государя, ну да и послужной список тоже...
"Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть,
говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!.. Уж у меня ухо востро! уж
я..." И точно: бывало, как прохожу через департамент, - просто
землетрясенье, все дрожит и трясется как лист.

Городничий и прочие трясутся от страха. Хлестаков горячится еще
сильнее.

О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам
государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни
на кого... я говорю всем: "Я сам себя знаю, сам." Я везде, везде. Во дворец
всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш...
(Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением
поддерживается чиновниками.)

Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А
ва-ва-ва... ва...

Хлестаков (быстрым, отрывистым голосом). Что такое?

Городничий. А ва-ва-ва... ва...

Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, все вздор.

Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли
отдохнуть?.. вот и комната, и все что нужно.

Хлестаков. Вздор - отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у
вас, господа, хорош... Я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан!
лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.)

Николай Васильевич Гоголь. Ревизор