Булгаковщина, Газпром и незалэжность

Куприянов дернул щекой и сказал тихо:

Введите.

И сейчас же с площадки парка под колонны на балкон двое мотострелков ввели и поставили перед креслом пресс-секретаря человека лет пятидесяти. Этот человек был одет в старенький и разорванный жёлто-голубой жупан, когда-то розовые шаровары и жёлтые натовские ботинки. Голова его была прикрыта белой повязкой с сердечком, а руки связаны за спиной. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта – ссадина с запекшейся кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на Куприянова.

Тот помолчал, потом тихо спросил по-английски:

– Где деньги?

Куприянов при этом сидел как каменный, и только губы его шевелились чуть-чуть при произнесении слов. Пресс-секретарь был как каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью головой.

Человек со связанными руками несколько подался вперед и начал говорить:

– Шановный добродию! Повиртэ мэни...

Но Куприянов, по-прежнему не шевелясь и ничуть не повышая голоса, тут же перебил его:

– Это меня ты называешь "шановным добродием" ? Ты ошибаешься. В Украине все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно, – и так же монотонно прибавил: –
Дмитрия Рогозина ко мне.

Всем показалось, что на балконе потемнело, когда Рогозин, предстал перед пресс-секретарём.

Рогозин был на голову выше самого высокого из солдат Таманской дивизии и настолько широк в плечах, что совершенно заслонил кремлёвские звёзды.

Куприянов обратился к Рогозину по-русски:

– Переговорщик называет меня «шановным добродием». Выведите его отсюда на минуту, объясните ему, как надо разговаривать со мной. Но не калечить.

Зря такое постишь, хохлосрачи заебали

> Зря такое постишь, хохлосрачи заебали

Ога. Надоело. Ща какой-нибудь оранжоид прибежит или ещё кто.

Старенькое это. "Конкистадор", уж года четыре прошло, как это написал.