Сейчас, сейчасОсобая форма любви к детям
mk.ru — статья Невзорова в МК по поводу вторжения религии в школы."Попытка приватизации попами т.н. морали забавна, т.к. практически любое произведение классической литературы содержит все положения морали в легкоусвояемом, рафинированном виде, без странных нагрузок в виде битья лбом об пол и целования досок и рук толстым мужчинам. Предположение, что церковь может выступать неким «педагогом», вообще лишено оснований." (копия также в первом комменте)
дурачок »
Это придется объяснять терпеливо и последовательно, естественно, принося в жертву авторитет отдельных педагогов, а через них и школы в целом. Ну что ж. Школа должна со всей отчетливостью понимать, что, вновь впустив в свои стены «закон божий», она вступила в открытый конфликт не только с наукой, развитием общества, самой сутью просвещения, но и с тысячью великих теней, положивших когда-то судьбы и жизни за то, чтобы избавить человечество от самых нелепых его заблуждений. Эти тени когда-то были людьми редкого и преимущественно ядовитого остроумия. Предполагать, что они не «дотянутся» из-под мрамора своих гробниц до робких «шкрабов» современности — предельно наивно. Вероятно, школьным работникам теперь придется познать не только преимущества покорности, но и все связанные с ней неудобства.
Забавно, что никто так и смог ответить на простой вопрос: зачем это вообще надо? Зачем воспаленный, сложный, экстремистский по самой своей природе вопрос надо предлагать детям в 4-м классе? Причем столь безапелляционно. Для лучшего «понимания и усвоения» русской культуры? Но даже по факту простого численного представительства русская культура, возможно, не вполне атеистическая, но уж никак не православная. Имена Тургенева, Герцена, Белинского, Писарева, Добролюбова, Чернышевского, Чаадаева, Павлова, Тимирязева, Сеченова, Орбели, Есенина, Циолковского, Мандельштама, Булгакова, Левитана, Перова, Маяковского, Толстого да и еще доброй сотни создателей этой культуры — говорят сами за себя. С культурой же общемировой православие вообще не имеет никакой, даже внешней связи, а со значительной частью и вовсе пребывает в жестоком мировоззренческом конфликте.
Православие в его обычном понимании на протяжении многих веков было некоей «народной религией», т.е. вероисповеданием безграмотных, изолированных от развития людей, которых законы разрешали продавать и покупать, унижать и насиловать любым способом. Русские крепостные, т.е. рабы, были его основной референтной группой. Русская знать, которой петровские реформы дали некоторую свободу, немедленно ею воспользовалась. Как мы помним, дворянство (за небольшими исключениями) вовсю масонствовало, уходило в теософию, месмеризм, эзотерику, а затем вольтерьянство, толстовство, дарвинизм и атеизм. О деве Марии оно вспоминало в откровенно порнографических стишках типа «Гавриилиады», а о попах — в мечтах об удавлении последнего царя кишкой последнего попа. Кумиры просвещенной молодежи, разночинцев и студенчества тоже сменялись очень занятным образом, но никогда среди них не оказывалось казенных мыслителей. Вольнодумец Чаадаев сменялся атеистом Писаревым, тот — Кропоткиным и т.д. Конечно, имело место и т.н. богоискательство, но оно ничего общего с православием не имело, обращаясь то к католичеству, то в сакральную иероглифику Кирхериуса.
Разумеется, в культуре существовали группировки «охранителей» с их показанным православием, но на любой их шаг прогрессисты отвечали залпами, подобными письму Белинского к Гоголю. Конечно, русская культура имела свой православный полюс, представленный славянофилами. Отношения западнического, либерально-атеистического и славянофильских полюсов были, напомню, очень скверными. Лучше всего взаимоотношения этих полюсов иллюстрирует реакция Достоевского на труды Ивана Михайловича Сеченова. Напомню, что после выхода «Кому и как разрабатывать психологию» Достоевский исплевался ядом, назвав Сеченова «в сущности человеком необразованным», «мало знающим», который «научными своими выводами скорее вреден, чем приносит пользу» («Письма Достоевского», 1934, т. 2, стр. 259). Да, у многих поэтов и литераторов могли случаться приступы публичного православия, но следует помнить, что статьи уголовных уложений, карающие за ересь, иноверие или атеизм ссылками, порками, лишениями прав состояния распространялись на всех — и литераторы вынуждены были демонстрировать лояльность. Фактор жесточайшей и крайне свирепой полицейщины в вопросах «веры» позволяет усомниться в искренности таких демонстраций.
Т.е. называть русскую культуру XVIII–XX веков «православной» нет никаких оснований. Она была настолько неоднородна, слоиста и конфликтна, что никакой объединяющий термин к ней не подходит. Говорить же о некоем «древленародном, допетровском православии» вообще невозможно, так как в течение почти семисот лет ни у одного человека в России права выбора веры или мировоззрения не было. Попытки читать лишние книги или даже просто задумываться на тему веры немедленно объявлялись ересью, как это было в XV веке с группой новгородских и московских интеллектуалов, осмелившихся переосмыслить некоторые каноны. Разумеется, дело закончилось пытками, отрезаниями языков и сожжениями. Следует отметить, что все фигуранты дела о московско-новгородской ереси были отнюдь не атеистами, а занимались «обретением истины о бозе». Богоискатели, среди которых были и миряне, и духовенство, были наречены «жидовствующими» и истреблены.
В XVII столетии массовые казни, убийства и сожжения были ответом русской церкви на другую попытку инакомыслия, на т.н. раскол. Разумеется, говорить о какой-либо свободе убеждений не приходится, выбор православия никогда не был свободным, осмысленным и осознанным актом. Умилительная сцена расцеловывания русскими солдатами икон перед Бородинской битвой имеет простой подтекст — грамотных в русской армии было около 4%, а примерно 90% личного состава — крепостные, т.е. обычные рабы, более того, рабы, с раннего детства принужденные системой «веровать и исповедовать» то, что было наиболее комфортно для системы, которая держала их в рабстве. Выбора «целовать — не целовать» у них просто не было.
Понятно, что история не более чем служанка идеологии, всегда готовая обслужить свою барыню, принять любую позу и конфигурацию, мимикрировать, сдуться или надуться. Она готова выполнить любую прихоть идеологии, что доказывает неслучайное богатство существующих в этой дисциплине методов. Но не существует метода, с помощью которого можно было бы исказить ее настолько убедительно и красиво, чтобы доказать «стержневую» роль православия в истории России. Православие с первого дня своего появления — не более чем инструмент власти, лишь один из способов насилия.
У служителей культа остается один на первый взгляд реальный аргумент — это необходимость привития детишкам морали и нравственности. Почему-то эта организация, поведение и нравы которой в ее лучшие времена «святой Руси» православный царь Иван IV характеризовал как «хуже скотов», прославившаяся в истории алкоголизмом, ленью, развратностью, жадностью, решила, что именно она должна учить наших детей «морали и нравственности».
Попытка приватизации попами т.н. морали забавна, т.к. практически любое произведение классической литературы содержит все положения морали в легкоусвояемом, рафинированном виде, без странных нагрузок в виде битья лбом об пол и целования досок и рук толстым мужчинам. Предположение, что церковь может выступать неким «педагогом», вообще лишено оснований. Следует помнить, что насиловавшие поповских дочек в 1918 году матросы или солдаты, «прикалывавшие» штыками буржуйских детишек, — все в обязательном порядке прошли катехизацию, полное воцерковление, причастие, изучали «закон божий» как обязательный для всех православных жителей Российской империи. Толпы погромщиков, дезертиров, расстрельщиков, убийц и насильников воспитала именно церковь, в руках которой до 1917 года были все педагогические функции. Это исторический факт, спрятаться от которого не удастся.
Иными словами, никаких вразумительных объяснений необходимости введения религии в школы не существует. Кроме одного, самого простого: страстного желания РПЦ обеспечить себя еще парочкой поколений покупателей свечек.