"- Пиши, записывай, – стал высчитывать по записке Марко Данилыч. – Восьмнадцать Спасов – какие найдутся, таких и давай: и седниц, и убрусов, и Эммануилов. Богородиц тоже восьмнадцать, и тоже какие найдутся – все едино… А нет, постой… отбери ты побольше Неопалимой Купины – знаешь, ради пожарного случая. Авось при ней, при владычице, разбойники опять не подожгут у меня работной избы; Никол восьмнадцать положь да подбирай так: полдюжину летних, полдюжину зимних, полдюжину главных. Останные три дюжины с половиной каких знаешь, таких и клади… Нет, постой, погоди… Набери ты мне полторы дюжины мученика Вонифатия, для того что избавляет он, батюшка, угодник святой, от винного запойства… В каждой избе, в каждой светелке по Вонифатию поставлю. Потому народ ноне слабый, как за работником ни гляди – беспременно как зюзя к вечеру натянется этого винища. На любого погляди вечером-то – у каждого язык ровно ниткой перевязан, чисто говорить не может, а ноги ровно на воде, не держатся… Вон и тогда, и на фоминой-то спьяну ведь избы-то у меня спалили… И себя, дурачье, не пожалели, живьем ведь сгорели, подлецы… Им-то теперь ничего, а мне убытки!"
Сейчас, сейчас
Красота вторична, сугубо практичные соображения (продублирую тут):
"- Пиши, записывай, – стал высчитывать по записке Марко Данилыч. – Восьмнадцать Спасов – какие найдутся, таких и давай: и седниц, и убрусов, и Эммануилов. Богородиц тоже восьмнадцать, и тоже какие найдутся – все едино… А нет, постой… отбери ты побольше Неопалимой Купины – знаешь, ради пожарного случая. Авось при ней, при владычице, разбойники опять не подожгут у меня работной избы; Никол восьмнадцать положь да подбирай так: полдюжину летних, полдюжину зимних, полдюжину главных. Останные три дюжины с половиной каких знаешь, таких и клади… Нет, постой, погоди… Набери ты мне полторы дюжины мученика Вонифатия, для того что избавляет он, батюшка, угодник святой, от винного запойства… В каждой избе, в каждой светелке по Вонифатию поставлю. Потому народ ноне слабый, как за работником ни гляди – беспременно как зюзя к вечеру натянется этого винища. На любого погляди вечером-то – у каждого язык ровно ниткой перевязан, чисто говорить не может, а ноги ровно на воде, не держатся… Вон и тогда, и на фоминой-то спьяну ведь избы-то у меня спалили… И себя, дурачье, не пожалели, живьем ведь сгорели, подлецы… Им-то теперь ничего, а мне убытки!"