При сильном и постоянном эмоциональном напряжении человек регрессирует и развивает в себе инфантильные механизмы защиты. Мы в детей превращаемся. Это для многих удобно.
Нас погружают в тревогу (от легкой неуверенности до серьезных страхов) и тем самым нас унижают до детских реакций. Дети прекрасны. Но детям не придет в голову заниматься чем-то, кроме бесконечных игр, фантазий, попыток спрятаться или коллективного плача.
Нас погружают с головой в миф. Миф отличается от сказки тем, что сказку слушают, а миф переживают всей душой, всем телом. Миф более реален для наших эмоций, чем реальные экономические процессы.
Фильм удается, когда между зрителем и создателем мгновенно формируется соглашение: я тебе показываю, а ты веришь безоговорочно в ценность того, что видишь, я - чародей, а ты - временное дитя, отключившее у себя любую критику мнимой реальности. Если не получилась такая конвенция, то провал.
Я согласен орать от восторга, выть от ужаса и кататься по полу от состраданий, но не более трех раз в неделю. И по семейно-дружеским поводам. А не про вообще.
Я отказываюсь колотиться от тревожных ожиданий на постоянной основе.
Я - чемпион среди инфантильных идиотов.
Но я играю в долгую. Моя несбыточная цель - перехитрить, пересидеть, пережить, переработать огромное количество окружающих бед.
Поэтому я всегда, когда читаю новости, мысленно произношу оберег на все времена: Прибежали в избу дети, второпях зовут отца…
Прибежали в избу дети
Второпях зовут отца:
«Тятя! тятя! наши сети
Притащили мертвеца».
«Врите, врите, бесенята, -
Заворчал на них отец; —
Ох, уж эти мне робята!
Будет вам ужо мертвец!
Суд наедет, отвечай-ка;
С ним я ввек не разберусь;
Делать нечего; хозяйка,
Дай кафтан: уж поплетусь…
Где ж мертвец?» — «Вон, тятя, э-вот!»
В самом деле, при реке,
Где разостлан мокрый невод,
Мертвый виден на песке.
Безобразно труп ужасный
Посинел и весь распух.
Горемыка ли несчастный
Погубил свой грешный дух,
Рыболов ли взят волнами,
Али хмельный молодец,
Аль ограбленный ворами
Недогадливый купец?
Мужику какое дело?
Озираясь, он спешит;
Он потопленное тело
В воду за ноги тащит,
И от берега крутого
Оттолкнул его веслом,
И мертвец вниз поплыл снова
За могилой и крестом.
Долго мертвый меж волнами
Плыл качаясь, как живой;
Проводив его глазами,
Наш мужик пошел домой.
«Вы, щенки! за мной ступайте!
Будет вам по калачу,
Да смотрите ж, не болтайте,
А не то поколочу».
В ночь погода зашумела,
Взволновалася река,
Уж лучина догорела
В дымной хате мужика,
Дети спят, хозяйка дремлет,
На полатях муж лежит,
Буря воет; вдруг он внемлет:
Кто-то там в окно стучит.
«Кто там?» — «Эй, впусти, хозяин!» —
«Ну, какая там беда?
Что ты ночью бродишь, Каин?
Черт занес тебя сюда;
Где возиться мне с тобою?
Дома тесно и темно».
И ленивою рукою
Подымает он окно.
Из-за туч луна катится —
Что же? голый перед ним:
С бороды вода струится,
Взор открыт и недвижим,
Все в нем страшно онемело,
Опустились руки вниз,
И в распухнувшее тело
Раки черные впились.
И мужик окно захлопнул:
Гостя голого узнав,
Так и обмер: «Чтоб ты лопнул!»
Прошептал он, задрожав.
Страшно мысли в нем мешались,
Трясся ночь он напролет,
И до утра все стучались
Под окном и у ворот.
Есть в народе слух ужасный:
Говорят, что каждый год
С той поры мужик несчастный
В день урочный гостя ждет;
Уж с утра погода злится,
Ночью буря настает,
И утопленник стучится
Под окном и у ворот.
Осенняя тревога естественна для человека. Она заставляет сапиенса утеплять на зиму нору, затариваться сушеными корешками, готовить сани. Если бы не она, эта тревога, наши предки сгинули бы в морозную зиму. А бывает ещё тревога милитаристская, типа "враг у ворот", "неприятель города жжёт". Такая тревога побуждает к топору приделывать длинную ручку, превращая его в секиру, плести масксети кольчуги, учиться стрелять из лука и махать калашом палашом. В этой тревоге нет никакого рационального смысла. Надо медитировать.
Сейчас, сейчас
надзор »
При сильном и постоянном эмоциональном напряжении человек регрессирует и развивает в себе инфантильные механизмы защиты. Мы в детей превращаемся. Это для многих удобно.
Нас погружают в тревогу (от легкой неуверенности до серьезных страхов) и тем самым нас унижают до детских реакций. Дети прекрасны. Но детям не придет в голову заниматься чем-то, кроме бесконечных игр, фантазий, попыток спрятаться или коллективного плача.
Нас погружают с головой в миф. Миф отличается от сказки тем, что сказку слушают, а миф переживают всей душой, всем телом. Миф более реален для наших эмоций, чем реальные экономические процессы.
Фильм удается, когда между зрителем и создателем мгновенно формируется соглашение: я тебе показываю, а ты веришь безоговорочно в ценность того, что видишь, я - чародей, а ты - временное дитя, отключившее у себя любую критику мнимой реальности. Если не получилась такая конвенция, то провал.
Я согласен орать от восторга, выть от ужаса и кататься по полу от состраданий, но не более трех раз в неделю. И по семейно-дружеским поводам. А не про вообще.
Я отказываюсь колотиться от тревожных ожиданий на постоянной основе.
Я - чемпион среди инфантильных идиотов.
Но я играю в долгую. Моя несбыточная цель - перехитрить, пересидеть, пережить, переработать огромное количество окружающих бед.
Поэтому я всегда, когда читаю новости, мысленно произношу оберег на все времена: Прибежали в избу дети, второпях зовут отца…
Помогает.