Да всем все почти вернули.
Рабочих и крестьян здесь нет
Опора власти на картине
Таких кидать нельзя))
Похоже, это первый и последний обанкротившийся в те времена банк..
Картина Владимира Маковского "Крах банка" понятна всякому. На ней изображен офис банка, заполненный растерянными вкладчиками, которые совершенно очевидно не смогли получить свои деньги. Обманутые клиенты банка представляют все слои общества (кроме людей физического труда): мы видим генерала, какого–то солидного пожилого господина в шубе с меховым воротником, купца в старинном немецком платье, женщин различного возраста (очевидно это вдовы). Все в равной мере растеряны, за исключением ушлого господина в галстуке–бабочке: этот сумел как–то договориться и тихонько отходит от стойки, пряча в карман деньги. За порядком следит полиция, но что толку, городовой не вернет вкладчикам пропавшие деньги. Ну вот мы и в "Хопре".
Известны и конкретные обстоятельства, изображенные на картине: перед нами крах Московского коммерческого и ссудного акционерного банка, произошедший 10 октября 1875 года. При очевидности сюжета, картина возбуждает любопытство. Отчего погорел банк? Получили ли вкладчики хоть что–то? И главное, что желал изобразить художник: типическое происшествие или же, напротив, исключительное?
Московский коммерческий и ссудный банк был учрежден в 1870 году и входил в первую волну банковского учредительства. Общая черта это периода — всеобщий бардак и неразбериха, сочетающие с быстрым ростом. Никто не знал, как вести дела большого акционерного банка, и в особенности дела с иностранцами. Большинство членов совета банка просто не понимали, что значит банковская отчетность и как по ней судить о состоянии дел в банке. Для заведования иностранными операциями из Варшавы выписали бывшего владельца банкирской конторы Генриха Ляндау и предложили ему огромное жалованье в 12000 рублей в год, не принимая во внимание то, что его собственная контора ранее разорилась — все равно на рынке труда не было лучших предложений.
Дела банка шли приблизительно так же, как у других банков — то есть банк, оперировавший на незаполненном рынке, стремительно развивался. К концу 1873 года запахло неприятностями — в Европе начался жестокий экономический кризис. Банк получил убыток по всем операциям по европейским ценным бумагам, но не заметил этого, так как подразделение Ляндау никто никогда не ревизовал, а ему хватило ума подделать отчетность.
И тут на банк совершил набег германский финансовый махинатор д–р Беттель–Генри Струсберг. Когда–то крупный капиталист, действовавший в Пруссии, преимущественно в железнодорожной сфере, Струсберг уже перешел за грань разорения — и тут случайные знакомства свели его с незадачливыми московскими банкирами. Теперь основным промыслом Струсберга стало выманивание денег у Московского ссудного банка. Механизм был простой — Струсберг брал кредиты по соло–векселям под залог товаров и ценных бумаг. Вначале залогом были построенные на германском заводе Струсберга вагоны, потом им стали еще непостроенные вагоны, а потом в залог пошли мусорные ценные бумаги недействующих акционерных обществ; некоторые из них Стусберг отдавал в залог одни и те же дважды и трижды. Так Струсбергу удалось получить от банка 8.2 миллиона рублей (это при акционерном капитале в 3 млн), долг Струсберга составлял более половины (!) активов банка. Понятно, что такой фокус дался Струсбергу не даром — он давал огромные откаты (около 25%) директору банка Полянскому и уже упомянутому Ляндау. Заметим, что Московский ссудный банк был несколько необычным –у него не было не только контролирующих, но даже и крупных акционеров, де–факто банк был просто в руках у непрофессиональных менеджеров, чем и объясняются такие большие недосмотры.
До середины 1875 года у всех российских акционерных банков дела шли хорошо. Вклады в старые банки казенные принудительно обменяли на 4% государственную ренту, и население валом повалило в коммерческие банки, предлагавшие 5–6% по депозитам. Народ, ранее имевший ограниченный доступ к банковским услугам, вдруг поверил в частные банки — с 1870 по 1875 объем вкладов рос на 30–40% в год. И этот положительный финансовый поток позволял раскрадывать Московский ссудный банк — большая часть вкладов перемещалась в карман Струсберга. Однако, поскольку кое–что оставалось и после этого, банк показывал прибыль и платил дивиденды.
К середине 1875 года до России стал доходить общеевропейский финансовый кризис, а запас наличных, ранее хранимых населением в кубышке, стал подходить к концу. В октябре у банков начался кризис ликвидности — клиенты, напуганные неблагоприятными слухами, стали снимать со счетов больше, чем вносили. Но кризис не был особенно сильным — порядочные банки сумели выкрутиться. А вот насквозь раскраденный Московский коммерческий ссудный — лопнул. Падение банка было довольно неожиданным — члены Совета банка обнаружили, что творится что–то неладное, за два–три дня до краха. Даже прямые жулики — Струсберг, Полянский и Ляндау не успели сбежать из России. Увидев, что банк не спасти, члены Совета поступили подловато — не говоря ни слова никому, немедленно продали свои пакеты акций и сняли со своих счетов деньги. Фигура у правого края картины, прячущая стопку банкнот в карман — это собирательный образ семи заправил банка, привлеченных затем к суду.
После этого Совет банка отправился в Петербург и потребовал у министра финансов немедленно выделить средства для поддержки банка. Поскольку воровавшие члены совета не собирались признаваться, а не воровавшие еле–еле понимали, что происходит, министр отказал в помощи. При этом и сам министр, никогда ранее не сталкивавшийся с банкротствами банков, тоже не понял, что следует делать — операции банка не были остановлены правительством.
10 октября вкладчики, до которых стали доходить смутные слухи, побежали в банк — но наличные уже не выдавали. При этом банк продолжал принимать вклады у особо невнимательных лиц, не замечавших происходящее в операционном зале. К вечеру наиболее расторопный купец Алексеев (будущий московский городской голова) догадался отправиться к прокурору, и немедленно прибывший в банк судебный следователь сумел арестовать Совет банка и изъять всю документацию.
Последовавший судебный процесс показал всю беспомощность действий правоохранительной системы против финансового мошенничества. Судя по обвинительному акту, прокуратура смогла уразуметь, что банк разворовали — но вот разобраться, что именно, как и почему составляло преступление она была уже практически неспособна. Еще сложнее было довести эту позицию до присяжных, большая часть которых не имела элементарной финансовой грамотности, а кто–то и вовсе был неграмотным. Как можно было объяснить этим простым людям, что внесение каких–то заложенных акций в банковский баланс по какой–то оценке и есть воровство? Адвокатура же блистала, напирая на невинность, неведение и чистосердечность ошибок обвиняемых.
Сам Струсберг выбрал на суде наступательную тактику — выходило так, что он финансовый великан, собравшийся преобразовать всю жизнь человечества, а суд — просто скандал, устроенный пигмеями, не могущими понять грандиозности его планов. Деньги же он не в силах вернуть потому, что дали слишком мало. В ходе процесса Струсберг даже опубликовал в Германии толстенную книгу, восхваляющую его деяния.
Результат вышел обескураживающий — суд приговорил щуку к бросанию в реку: Струсберг был выслан из России. Директора Полянский и Ляндау были сосланы на год с Томскую губернию (откуда Ляндау нагло сбежал с Германию), одному из членов совета объявили выговор, а всех остальных оправдали. Значительно более успешно государство справилось с банкротством банка — большая часть убытков была покрыта казной, и вкладчики банка в конце концов получили 75 копеек за рубль вклада — очень неплохо.
Последствия краха банка были огромны. Трудно сказать, что именно произошло: то ли крах Московского ссудного банка повлек за собой многолетнюю цепочку наиважнейших событий, то ли он стал просто первым из видимых событий в этой лавине. Что же случилось дальше?
Во–первых, государство испугалось и перестало выдавать новые банковские лицензии. Количество акционерных коммерческих банков застряло на цифре 40 на следующие 35 лет. Государство чуть–чуть подтянуло обязательные требования для банков, но, в целом, они соблюдались нежестко. Основным методом регуляции банковской системы Минфин избрал не кнут, а пряник. В дальнейшем государство предпочитало выдавать банкам, попавшим в кризис ликвидности, быстрые и дешевые кредиты; если же банки совершенно разорялись, их тайно санировали за казенный счет, ничего не объявляя вкладчикам, а иногда казна (также секретно) выкупала их и продавала новым хозяевам. Банки перестали лопаться — следующий крах крупного банка произойдет через 27 лет. Конкуренция снизилась, регуляция увеличилась, и банки несколько завяли. Объем их активов упал и поднялся до уровня 1875 года только через 15 лет.
Во–вторых, испугалась и публика. Вера в частные банки испарилась как дым (как раз этот процесс испарения и изображен на картине) — вплоть до 1917 года банковские счета и депозиты были только у фирм и деловых людей, использующих банки также и для расчетов и кредита. Рантье же стали держать накопления исключительно в государственных облигациях и гарантированных государством железнодорожных бумагах.
Так не очень большой по объему потерь крах Московского коммерческого и ссудного банка стал переломной точкой в развитии российского капитализма. Закончился "американский", быстрый, нерегулируемый, сопровождаемый большим количеством позитивных и негативных эффектов тип развития, начавшийся в середине 1860–х годов. Следующие 17–18 лет экономика развивалась робко, медленно, под строгим присмотром государства и с постоянной оглядкой на то, как бы чего не вышло. И именно в эти годы наиболее успешные страны (Германия, Франция, США) проделали рывок, позволивший им навсегда опередить Россию без всяких шансов быть догнанными.
Нельзя сказать, что три банковских жулика в 1875 году сумели повернуть вспять экономическое развитие России — это будет слишком громко; разумеется, одновременно действовало великое множество факторов. Но они проделали свое мошенничество в нужный момент и в нужном месте; это как Гаврила Принцип в нужный момент и в нужном месте выстрелил в эрцгерцога Франца–Фердинанда. Растерянные вкладчики на картине печалятся не только по потерянным деньгам. На самом деле, хотя они это не понимают, еще вчера они жили в динамично развивающейся стране, имевшей определенный шанс через 20–30 лет догнать европейские державы второго ряда (Италию, Австро–Венгрию). Но теперь этот шанс потерян. Похоже что навсегда.
Сейчас, сейчас