Там, на дальних рубежах...

vott.ru — ...
Картинки, Общество | Хромой Шайтан 05:55 28.02.2021
3 комментария | 106 за, 0 против |
#1 | 05:55 28.02.2021 | Кому: Всем
[censored]
Из воспоминаний полковника Еремеева В. Е. (в 1987–1988 годах командир 370-го отряда спецназ):

"Вспоминая войну в Афганистане, я понимаю, что офицеры, которые были наиболее верны государству, рассматривали эти события не только с точки зрения интернационального долга, но и в плане получения боевого опыта. Многие офицеры сами стремились попасть на войну, и я был одним из таких добровольцев. После окончания Академии с отличием мне предлагали большие и высокие должности в Москве. А я от всего этого отказался и сказал: «Хочу быть командиром». Меня и назначили командиром отряда в одну из бригад армейского спецназа.
В Афганистане я, в звании майора, командовал 6-м омсб СН (шестой отдельный мотострелковый батальон специального назначения), он же – 370-й отдельный отряд спецназ, который дислоцировался в городе Лашкаргах. Ввёл его в Афганистан в 1985 году Иван Михайлович Крот. Я как раз тогда заканчивал Академию. Незадолго до этого приезжает он из Чучково, из нашей бригады и говорит: «Я ввожу отряд в Афганистан, в Лашкаргах. Изучай, Влад, переброску частей и соединений на большие расстояния». Я его послушал, и огромный конспект для себя написал на эту тему. И точно – в мае 1987 года был назначен командиром именно в этот отряд, и эти конспекты мне пригодились при выводе этого отряда из Афганистана в Союз.
Сразу после прибытия в бригаду я попросил комбрига – полковника Александра Завьялова – направить меня в Афганистан. Сначала вопрос никак не решался – дескать, ты нам и здесь нужен. Но потом приходит телеграмма, и начинаются собеседования: сначала – с начальником разведки, потом – с начальником штаба округа, c командующим округом. Всех их я внимательно слушал, а они мне все говорили одно и то же: «Смотри там! Если что, мы тебя снимем!» Я сижу, головой киваю, уши прижимаю: «Да, да, да, обязательно, конечно». И нас троих – однокашников по Академии из разных округов – направили на собеседование уже в Генеральный штаб. Там нам дали подготовку уже конкретно по Афганистану.
Когда я в Афганистан собрался, уже был женат, и в семье были маленькие сын и дочь – пять и восемь лет. Жена на новость о моей отправке отреагировала очень плохо. Переживала, плакала, уговаривала не ехать. Говорила: «Не надо этого делать. Дурак ты, почему о нас не думаешь? Ты прославиться хочешь, своих личных целей добиться, хочешь удовлетворить свои командирские амбиции». По большому счёту, так оно и было. А все полтора года я так и провоевал без отпуска.
Если говорить прямо, то в Афганистане в основном воевал именно армейский спецназ, который и был главной «рабочей лошадкой». Все остальные обозначали мощь нашей армии – охраняли дороги, сопровождали грузы и иногда проводили крупные операции. Готовится колонна к отправке – это уже событие. Танки, пушки, самолёты, каски, бронежилеты. Масштабные операции проводились относительно редко, и, безусловно, впереди всех шли группы спецназ.
Главной задачей отрядов спецназ в Афганистане была борьба с караванами с оружием, боеприпасами, наркотиками, а также уничтожение бандгрупп, проникающих с территории Пакистана. Задача эта была очень трудная – ведь как таковой оборудованной границы у Афганистана с Пакистаном не было.
Территориально зона ответственности у моего отряда была огромная: правый фланг – в междуречье озёр Хамун, провинция Фарах, а левый фланг – город Кандагар. В эту зону входили провинции Гильменд, Нимруз и часть провинции Кандагар, песчаная пустыня Регистан, каменистая пустыня Дашти-Марго и горы.
Когда я только принял отряд, в роте капитана Сергея Бреславского подорвались две БМП. Я принял решение об эвакуации группы и приказал Саше Семинашу идти через второй канал у Марджи. А он хочет идти через Систанай, что не менее опасно. По молодости я ведь упёртый был, настоял-таки на своём. Так группа в засаду попала. Я им сразу на помощь помчался. Расстояние было километров сорок, на помощь мы пришли быстро. На подходе к месту боя нас прилично обстреляли, мой бэтээр подорвался на мине.
Я сразу понял, что без поддержки авиации здесь не обойтись: «Связь мне!». Вызвали вертушки, огонь артиллерии. Вертушки на предельно малой высоте отстреляли «асошки» (тепловые ловушки для защиты от ракет с тепловой головкой наведения) и зажгли камыши, чтобы выдавить «духов» на открытое пространство. Не всем бандитам удалось уйти. В бою уничтожили безоткатное орудие английского производства, из которого «духи» стреляли по нашей броне. На этот раз всё закончилось благополучно, не считая нескольких легкораненных и контуженных бойцов и офицеров.
Самое неприятное для меня как для командира было то, что прошла всего неделя, как я принял отряд. Получилось «шашкомахательство» какое-то… В то же время пустить их по другому маршруту через Систанай было равносильно самоубийству. Вражеский кишлак Систанай прижимает дорогу к такому же кишлаку Марджи. И если бы наши втянулись между кишлаками, их бы там всех грохнули.
В пустыне стояла страшная жара. Броня и стволы обжигали руки. После боя только подошли к другому каналу с водой, бойцы как-будто рассудок потеряли, бросились в канал – и как давай пить! Я кричу командирам: «Хоть охранение выставьте!» Какой там. Стреляю в воздух, снова кричу – ноль внимания. В такую страшную жару люди нередко полностью теряют контроль над собой и ничего не боятся, ничто не может их остановить – такое неудержимое желание напиться водой. Так я и охранял их, пока все не напились, не стали хоть чуть-чуть соображать и вспомнили, наконец, что жизнь их в опасности.
Через зону ответственности отряда проходили двадцать восемь караванных маршрутов, по которым шли поставки оружия, боеприпасов, перевозились наркотики. На моём участке караваны прорывались в центральные районы Афганистана со стороны Пакистана через перевал Шебиян по пустыням Регистан и Дашти-Марго. Бандгруппы передвигались в составе караванов с оружием, боеприпасами и наркотиками в основном ночью. Нередко бандгруппы вклинивались в состав мирных караванов с товаром.
Кроме борьбы с боевыми караванами и бандгруппами мы проводили и другие операции. Если становилось известно, что в том или ином кишлаке выявлен центр сопротивления местной власти, так называемый Исламский комитет, или, проще говоря, «духи», то мы производили налёт, ликвидировали такой центр и восстанавливали правительственную власть. Часто захватывали склады с оружием, печати, документы ИПА, ДИРА, НИФА (организационные структуры моджахедов), знамена, партийные кассы и всё такое прочее.
Если говорить о караванах, то они были или вьючные, или автомобильные. Вьючный караван обычно состоял из десяти-двадцати верблюдов. В типичном боевом караване процентов тридцать-сорок груза составляли промышленные, продовольственные товары, ещё тридцать-сорок процентов были оружие и боеприпасы, а остальное – наркотики. Конечно, «духи» всеми способами маскировали оружие и боеприпасы под мирные грузы.
Обычно впереди боевого каравана пускали мирный караван из шести-восьми верблюдов. А через два-три часа уже шёл основной, боевой караван. Охраняла караван, как правило, банда из пятнадцати-двадцати человек. Кроме них были погонщики верблюдов, с каждым из которых были ещё два-три человека.
Непосредственно перед караваном шла группа из пяти-шести человек – головной дозор. В ядре каравана, где находился груз, обычно было человек пятнадцать-шестнадцать. Все вооружены автоматами и гранатомётами. Это были достаточно подготовленные «духи», но нельзя сказать, чтобы слишком хорошо. Однако на расстояние сто-двести метров стреляли они довольно точно. Плюс к этому они были знакомы с тактикой действия мелких подразделений. Если надо было сосредоточить огонь всей бандгруппы на одном нашем солдате, который стрелял по ним, то с этим они вполне справлялись. Тренировали их на территории Пакистана в учебных лагерях, в так называемых школах "талибов". Оружие у душманов было в основном китайского, арабского и румынского производства. Иногда мы захватывали переносные зенитно-ракетные комплексы польского производства, полученные из арабских стран.
Сам отряд спецназа у нас был большой – более пятисот человек по штату и двести человек на восполнение текущего некомплекта. Ведь люди болели, погибали. Мы стояли практически на самом юге, и добраться до нас было очень сложно. Каждые две недели я гонял колонну порядка сорока машин в Туругунди, на границу с Союзом. Это примерно тысяча сто километров. Ведь холодильников у нас не было, кондиционеров – тоже. Поэтому всё время нас кормили одной тушёнкой. Тушёнка, тушёнка, тушёнка... Сколько я ни пытался добиться чего-то ещё, удавалось улучшить питание всего на неделю-две. А потом всё возвращалось на круги своя. Это же не Кабул, а самая окраина Афганистана. Тыловикам так было проще – никто не знает, никто не видит. А вообще полёт из Кабула до Лашкаргаха – это меньше часа – у штабных арбатско-кабульских деятелей считался чуть ли не боевым выходом: они сразу требовали награды. Для них это было целое событие – якобы боевой вылет! Для создания боевой обстановки (чтобы комиссия побыстрее покинула расположение отряда) я устраивал ночью боевые тревоги по отражению нападения со стрельбой, шумом, артиллерийской иллюминацией. Эффект был неотразимый, комиссия улетала в Кабул первым же бортом. Там они пили водку и хвалились друг другу как они "повоевали".
Гарнизону были приданы 205-я отдельная вертолётная эскадрилья, десантно-штурмовой батальон 70 ДШБр, который охранял городок, плюс артиллерийская батарея 152-мм «Гиацинтов», которая прикрывала городок, взвод установок залпового огня «Град», батарея десантных 122-миллиметровых гаубиц Д-30, миномётная батарея и танковый взвод, который мы пару раз использовали для налётов.
«Духи» иногда обстреливали гарнизон из реактивными снарядами. Из миномётов не достреливали, хотя и пытались. Однажды случилась страшная трагедия. Сидят ребята из отряда спецрадиосвязи в курилке, и прямо в центр курилки прилетает эрэс. В итоге трое убиты, восемь ранены. На такие обстрелы мы очень активно реагировали – поднимались все сразу (артиллерия, авиация, дежурная группа), находили, откуда стреляли, и уничтожали по максимуму. Так что местное население из ближайших кишлаков изо всех сил старалось держаться от злых «духов» подальше – себе дороже обходилось. Местное население по отношению к нам вообще-то вело себя довольно дружелюбно. Торговцы нас приветствовали и очень ждали, когда мы у них что-нибудь на рынке купим, за покупку давали «бакшиш» (подарок). Местные жители приходили к нам лечиться. К 1988 году «духовские» обстрелы прекратились.
Мы вели разведывательно-боевые действия в основном на автомобильной технике, на броне или пешком при поддержке авиации и артиллерии. На вертушках контролировали караванные маршруты в пустыне, выводили группы в засады. Часто использовали захваченную технику – машины «тойота» и мотоциклы. В каждой роте было по три-пять таких «тойот», «ниссанов», «доджей». На каждой обязательно пулемёт ДШК.
Были у меня в отряде два замечательных старших лейтенанта Сергей Зверев и Сергей Дымов, командиры групп. Эти уникальные бойцы нередко захватывали по несколько машин с оружием, а в апреле 1987 года умудрились с боем захватить караван из двенадцати таких машин!
Утро начиналось в четыре часа. Я инструктировал и отправлял на караванные маршруты досмотровую группу на двух вертолётах по двенадцать человек в каждом. С ними поднимались две «вертушки» прикрытия – МИ-24. В пять утра уже улетали на воздушную разведку местности. Мы взлетали так рано потому, что уже к девяти утра температура воздуха поднималась настолько, что вертушкам сложно было летать. Караваны шли примерно в это же время. С десяти-одиннадцати часов они вставали на днёвку, потому что днём невозможно передвигаться по пустыне в такую жару никому – ни людям, ни даже верблюдам.
Летаем мы над своей зоной и смотрим по сторонам. Видим – караван. Разворачиваемся. Караван тоже останавливается. Все поднимают руки и машут руками – мы, мол, мирные, летите дальше. Решаем – будем всё-таки досматривать. Снижаются МИ-8 с досмотровой группой. МИ-24 кружат в боевом охранении. Подсели, выпрыгиваем. И очень часто бывало так: мы начинаем приближаться к каравану, а тот «мирный погонщик», кто только что нам махал руками, достаёт ствол – и давай нас мочить! Начинается бой.
Однажды в такой ситуации я пережил очень неприятные минуты. Из вертолёта тогда выпрыгнул первым, хотя положено первым идти заму, чтобы оценить обстановку. Вторым обычно идёт прикрывающий пулемётчик, затем – радист и основная группа. Но я двинулся первым. Думал, что караван мирный, и досмотреть его мы решили просто так, для профилактики.
Только выскочили, побежали – «дух» достаёт автомат и начинает по нам стрелять. А сразу за ним ещё несколько человек огонь по нам открыли. Расстояние было всего метров семьдесят, а мы ещё по песку бежим – трудно, падаем постоянно. Ну, думаю, конец наступил. Но пулемётчик наш выручил – прямо от пояса из ПКМ очередь дал, и первого, самого шустрого, «духа» сразу уложил. Остальные кто побежали, кто давай руки поднимать. Но если в группу начали стрелять, тут уже нет прощенья никому. Досмотрели. Всё у них было – оружие, боеприпасы, наркотики. Загрузили «результат» в вертолёт и улетели.
Кроме поиска с вертолётов мы проводили и засады. Ведь через нашу зону по пустыне Регистан проходила знаменитая Сарбанадирская тропа в зелёную зону Гильменда. Это голая пустыня, сыпучие пески, лунный пейзаж. Жара страшная. Поэтому мы заранее пролетали вдоль тропы на вертушке и смотрели, где лучше посадить группу, чтобы был колодец или хотя бы какая-то растительность. Группу высаживаем, командир организует наблюдение по кругу на вероятных направлениях движения караванов. Часто сидели по трое-пятеро суток – никого нет. Ведь разведка у душманов тоже работает. Поэтому я обычно одновременно высаживал по три-пять групп, чтобы перекрыть сразу несколько маршрутов в полосе тридцать-сорок километров.
Конечно, просочиться через эту полосу было можно. Но нам везло, и на нашу долю приходилось самое большое количество перехваченных караванов. Думаю, дело было в том, что на этом направлении условия передвижения для «душков» были очень трудные, и так или иначе они всё-таки попадались в наши сети, но при этом часто оказывали ожесточённое сопротивление.
Начальником штаба у меня был Саша Телейчук, очень грамотный офицер. И вот как-то приходит он и говорит: получены разведданные о том, что небольшой караван из двух машин в семнадцать часов будет следовать в направлении Марджи. Я ему: «Ну, давай, на вертушки – и вперёд!». Он сажает группу на вертолёты – и полетел. Думали, что там всего две машины, мы их быстро захватим – и делу конец. А в караване кроме двух машин оказались ещё и мотоциклы, тракторы.
(Кстати, как-то мы одного духа на тракторе "Форд" с прицепом поймали и давай по нему из автоматов, да пулемёта поливать, а он вылез спокойно, подошёл к прицепу. Сдёрнул брезент, а под ним в прицепе у него «эрликон», пушка автоматическая. И как начал он по нас из этой пушечки садить, насилу мы его угомонили.)
Наши хотели их, как зайцев, взять, а «духи» неожиданно оказали серьёзное сопротивление. После этого мы начали их бить вертушками – «духи» снова на мотоциклы прыгнули и стали уходить. Воевали, воевали мы с ними, и в конце концов загнали их в камыши у канала. Они разбегаться не стали, а собрались вместе и снова ударили. В камышах их же не видно: они из укрытия бьют, а наши на открытом песке лежат. Плюс ко всему рядом договорная зона (это территория, обязанности по контролю за которой после «зачистки» от душманов передавались, местным старейшинам) – кишлак, откуда они подкрепление подтянули. Огнём пулемётов их ещё и кишлак поддержал. Бой шёл порядка двух часов. Мы на базе все очень нервничали, чего только ни предпринимали. В конце концов вертушки уничтожили пулемёт. Сожгли и камыши и уничтожили уходящих в кишлак «духов». Всех побили.
В том бою никого из наших не убили, но подранили одного сержанта и тяжело ранили майора Анатолия Воронина. Ему перебило ноги, да ещё и в живот попало. Он родом из Ленинграда, сын начальника кафедры Академии тыла и транспорта.
Толю Воронина мы быстро отправили в Кандагар, оттуда – в Кабул, из Кабула – в Ташкент. К тому времени я на практике убедился, что тяжелораненного надо обязательно дотащить до Кандагара. Хотя с кандагарским госпиталем тоже была проблема – им статистика хорошая нужна была. Ведь командиру отряда важно доставить раненого до госпиталя живым, а госпиталю важно, в свою очередь, чтобы раненый не скончался после приёма. Иногда приходилось здорово ругаться с приёмным отделением и с начальником госпиталя.
К большому сожалению, за время моего командования отрядом у нас всё-таки погибло шесть человек. Среди них было четыре солдата и два офицера – Костя Колпащиков и Ян Альбицкий. Потери наши были меньше, чем у других. Особенно, если учитывать характер выполняемых задач. Я думаю, так получалось за счёт того, что мы в основном воевали на ровном месте, в пустыне. В горах, конечно, сложнее было, там у противника больше возможностей для неожиданного манёвра. Да ещё людей берегли. Я помню всех своих ребят, и свой командирский крест несу по жизни.
Младший лейтенант Костя Колпащиков – старший переводчик отряда – в январе 1988 года должен был поехать в отпуск. Я ему говорю – поезжай, а он мне: «Холодно в Союзе, вот на последнюю операцию под Мусакалу схожу, тогда и полечу». Тут ещё начальник штаба отряда попросил: «Это мой первый помощник. Пусть сходит». В ходе этой операции надо было сломить сопротивление «духов» в базовом районе Мусакалы, Сангина, Каджаков. Мулла Насим со своей бандой не давал возможности местным властям организовать эксплуатацию электростанции в Каджаках. Нужно было провести зачистку этого района и ослабить местных вождей, которые и организовывали сопротивление властям. С этой целью проводилась крупная войсковая операция.
Одной из групп спецназ в этой операции командовал лейтенант Ильдар Ахмедшин. По дороге группе пришлось продефилировать неподалёку от кишлака Шабан. Здесь они и попали в засаду – огнём бандгруппы из кишлака сразу сожгли два наших бэтээра. В этом бою у нас погибли четыре человека. Костя Колпащиков в бою немного обгорел. Мог остаться в строю, но врач настоял на эвакуации. Обычно раненых и убитых эвакуируют на разных вертолётах, а в этот раз эти правила нарушили. К несчастью, вертолёт с ранеными и убитыми на борту разбился ночью при взлёте. Погибшие умерли дважды. Погиб Костя Колпащиков, Валера Польских, командир кандагарского вертолётного полка, правый лётчик и ещё несколько человек. Выжили бортинженер и водитель бэтээра Лёня Булыга.
Ильдар Ахмедшин в том бою получил жесточайшую контузию. Ночью, когда убитых и раненых привезли в отряд, в ходе опознания смотрю – среди трупов лежит Ахмедшин – не Ахмедшин, живой – не живой, непонятно. Спрашиваю: «Это Ильдар?» Отвечают: «Да, он живой, но очень тяжело контуженный». Ильдар в госпитале лечился полгода и нагнал отряд, по-моему, уже в Шинданде, перед выводом. Я ему говорю: «Да ты лежи в госпитале, лечись!» А он: «Нет, я выйду вместе с отрядом». Потом он командовал этим отрядом уже в Чучково, воевал в Чечне в Первую и Вторую кампании. А погиб случайно – возвращался с железнодорожной станции, и его машина сбила. И вот что странно – после вывода из Афганистана немало офицеров погибло в таких же бытовых ситуациях при нелепых обстоятельствах. У меня объяснения этому нет – ведь в Афганистане во время реальных боевых действий только двое офицеров погибли, все остальные живы остались.
В бою под Сангином ранили рядового Андрианова. При отправке в Кандагар он спрашивает: «Владислав Васильевич, что у меня с ногой?» Я посмотрел – нога белая, ничего такого особенного нет. Да и ранение вроде не очень серьёзное – продольно по ноге пуля прошла. Я ему: «Ты не переживай, сейчас мы тебя до Кандагара дотянем. Всё будет нормально». Проходит время – мне говорят, что ему ногу оттяпали. Я прилетаю в госпиталь, начинаю разбираться. Оказывается, он дольше положенного времени пролежал в приёмном отделении, его вовремя не осмотрели. А там же жара. Началась гангрена. На мой взгляд, ногу можно было сохранить. Но я, конечно, не медик. Так обидно и стыдно мне стало – ведь я ему обещал, что всё нормально будет.
Года за три до меня в десантно-штурмовом отряде, который нас обеспечивал, случилось ЧП – бежал солдат по фамилии Балабанов. Почему – история умалчивает. А дело было так: ехал, ехал, ехал, потом вдруг остановил машину и побежал в сторону гор. Так и остался жить у афганцев, принял ислам. Позже передавали ему письма от матери, но он сначала не отвечал, а потом стал вообще избегать контактов. Перед выводом войск мы всё же попытались его забрать, но он отказался и остался у местных. Мы думали, что он у них оружейным мастером работает. Но потом выяснилось, что это не совсем так – он работал простым механиком. А вообще-то мы людей своих не бросали. Сейчас говорят, что столько-то было брошено, что своих расстреливали и т. д. и т. п. Чушь это собачья. Все, кто остался в плену в Афганистане, по тем или иным причинам сами отказались возвращаться в Союз. Всех кто хотел, мы забрали перед выводом.
Ведь даже если после боя тело погибшего солдата оставалось у противника, мы стремились, часто ценой ещё больших потерь, вытащить его или выкупить. Слава Богу, у меня никто не попал в плен. Воевали мы достаточно умело и не давали «духам» никакой возможности кого-то из наших захватить. А добровольцев испытать афганский плен, к счастью, не находилось.
Но бой – это страшная вещь. О нём легко только рассказывать. А там – быстрей, быстрей, быстрей. Уже улетаем. Подсчитали – нет бойца. Начинаем искать – кто в тройке старший, где в последний раз видели бойца? Давай назад! А он сидит, бедный, на точке эвакуации: «А я не успел добежать!» Чаще всего такие случаи происходили из-за нерасторопности бойцов или командиров. Ведь связь с каждым бойцом была односторонняя – только на приём. На передачу станции связь была только у старших троек. Это только к 2004 году сделали так, что двухсторонняя связь появилась у каждого солдата. А у нас, у рабочих войны, такой двухсторонней связи, к сожалению, не было.
Я считаю, что нашему солдату цены нет. Воевали они все достойно, спина к спине, никогда не давали врагам зайти с тыла. Конечно, в то время большую роль играла идеология коллективизма и взаимопомощи. Нас ведь как учили – человек человеку друг, товарищ и брат. Сам погибай, товарища выручай. Плюс ко всему мужской коллектив. Каждый хочет себя проявить, дух соперничества присутствует. Говорят какому-нибудь бойцу: «Ты такой-сякой, плохо помылся, плохо побрился». А он в бою доказывает, что он лучше, чем о нём говорят.
А в бою мы все одной крови, причём красной, а не голубой. Конечно, потом, когда бой закончился, вступает в действие иерархия – начинаем разбираться, кто как воевал, кто воду принёс, кто выпил, кто не выпил, кто куда стрелял, кто попал, а кто не попал. Хотя, конечно, отношения между старшими и младшими у нас были жестковатые. Ведь менее опытные не знают, например, что всю воду, находясь в пустыне, выпивать сразу нельзя. Поэтому старшие воспитывали их очень конкретно, так что понимание приходило быстро.
#2 | 05:58 28.02.2021 | Кому: Всем
А с водой вообще была проблема. Во время выходов на боевой технике бывало, что и из радиаторов воду выпивали. Ведь обычно каждый с собой брал по две фляги с водой, каждая по полтора литра. А приходилось на этой воде неделю воевать, а то и больше. Допустим, высаживаем группу на вертушках на три дня. А тут то вертолёт завалили, то ещё что-то – и через три дня бойцов не получается снять. По связи запрашиваем: «Ребята, продержитесь ещё пару дней?» – «Продержимся». Проходит пять дней, они докладывают: «Командир, нам тяжело». А вертолёты всё не летают. Всё разбираются с подбитым вертолётом. Проходит семь, восемь, десять дней. Прилетаешь забирать ребят – у них уже начинается обезвоживание организма. А что такое обезвоживание? От людей остаётся только кожа да кости, да ещё при этом понос начинается. Забрасываем их в вертолёт, везём в отряд. Там им надо понемножку начинать пить. Да какой-там понемножку – так воду хлещут, не остановить! Сажаем их в бассейн, чтобы они отмокали, а они пить прямо из этого бассейна принимаются. После этого желтуха начинает долбить… Война есть война – страшная и неприятная штука. Я не сгущаю краски. Так оно и было на самом деле.
Хочу несколько слов сказать про афганцев. С одними из них нам приходилось воевать, а с другими – сосуществовать. Афганцы – люди очень далёкие от европейской культуры. В общении они нормальные, но понимание, что такое хорошо и что такое плохо, у них другое. Я это понимание называю мусульманско-средневековым. Наши узбеки и таджики, которые в отряде служили, мне признавались: «Как хорошо, что мы оказались в Советском Союзе! Мы не хотим жить, как афганцы!». Да, а теперь живут.
Как-то случилась со мной характерная история. Был у меня один местный афганец, который давал мне информацию по караванам. Было ему лет сорок, хотя выглядел он на все шестьдесят. Однажды я угостил его сгущёнкой: «Молодец, ты мне хороший караван подарил!» Через некоторое время он приходит на КПП с девочкой в парандже и говорит: «Дай мне ящик того, чем ты меня угощал, а я тебе свою четвёртую жену отдам. Ей тринадцать лет всего, очень хорошая!» Я вызывают зама по тылу, даю команду принести ему ящик сгущёнки, ящик тушёнки и говорю: «Забирай сгущёнку вместе с тушёнкой, с четвёртой женой сам живи, но только караваны мне дальше сдавай!». Там, кстати, запросто можно было купить себе жену, но из наших никто этим не пользовался. Другое у нас тогда воспитание было.
Их мир совершенно другой, у них иное мировоззрение. Вот ещё пример – возвращается группа с задачи. Дорогу перед ними перебегал старик с мальчиком, и пацан попал под бэтээр – задавило его. Начинается шум-гам-тарарам. Толпа окружила – вот-вот разнесут наших. Я местные обычаи успел изучить. Прилетаю и сразу муллу зову и толмача. Говорю: «Нехорошо получилось, извинения приношу. Но давайте вспомним Коран и шариат: Аллах дал, Аллах взял». Соглашается, но говорит: «В Коране написано, что за жизнь нужно заплатить». Я отвечаю: «Хорошо, мы готовы заплатить. Сколько надо?» Толмач посоветовался с муллой и говорит: «Дай две бочки соляры, шесть мешков муки. Бочка соляры – мне, бочка – мулле. Мешок муки – мне, остальное – семье, чтобы она жила хорошо. Ты согласен?» – «Согласен». – «По рукам?» – «По рукам». Отправляю в отряд бэтээр. Привожу, что обещал. И всё. Вопрос исчерпан. Я и дальше им помогал – то муки, то гречки подброшу. И когда бы мы через этот кишлак ни проходили, никогда никаких проблем не было – никакой мести с их стороны.
Я не могу сказать, что афганцы – злые люди. Они просто другие. Внешне очень похожи на наших узбеков и таджиков. Мне помогло то, что я родился и вырос в Узбекистане. Я понимал азы поведения восточных народов, имел некоторые познания в шариате и исламе и мог чётко объяснить своим подчинённым, что можно, а что – харам. Отряд был многонациональным. В отряде у нас было очень много белорусов. Интересно, что в кандагарском отряде почему-то собралось много украинцев. Процентов тридцать у меня было узбеков, таджиков, казахов, но в подразделениях обеспечения их было все девяносто процентов.
Помню, после XVII партийной конференции приехали к нам политруки во главе с генерал-полковником С. Кизюном. Все такие важные! А ребята наши только что из боя вышли – измождённые, оборванные, просолённые, пулемёт за ствол тащат. И тут началось: «Да ты что за командир?! Посмотри, как они у тебя ходят: рвань, в кроссовках, автоматы и пулемёты за стволы тащат! Да как ты позволяешь!» А выглядели бойцы так потому, что на боевые мы старались ходить в КЗС и в кроссовках. Это была очень удобная экипировка. Прикид весь в сеточку, в жару хорошо продувается, но предназначен только для одноразового использования при химическом и радиоактивном заражении местности. А кроссовки нам комсомольцы из ЦК ВЛКСМ подарили – четыреста пар наших «адидасов». Весь отряд ходил на боевые в кроссовках, очень удобная обувь. К сожалению, форма быстро превращалась в лохмотья в ходе боевых действий, а новое обмундирование поступало по установленным мирным нормам носки и не выдерживало экстремальной эксплуатации.
Я стою и понять не могу – что тут такого необычного? Ведь люди с войны вернулись. Меня это тогда здорово задело: «А вы что, хотите, чтобы после пятнадцати суток войны без воды они строевым шагом, с песней шли и подтянутыми были при том при всём? Не бывает такого». С боевых бойцы все возвращались в лохмотьях, изодранные. Живая, реальная жизнь сильно отличалась от киношной и телевизионной. Вообщем загнал я их под лавку. Меня уже тогда невозможно было взять на глотку.
А оставаться людьми в таких нечеловеческих условиях помогало то, что нас в армии всегда учили преодолевать трудности. И я учил своих бойцов, что мы должны победить сами себя, что мы должны стать лучше и сильнее, чем природа и обстоятельства. Я им говорил, что они самые лучшие, что они могут выполнить самую трудную задачу, но обязательно должны остаться в живых. «Прежде чем залезть в какую-нибудь афёру, подумай, как ты из неё будешь вылезать. Если знаешь, как вылезать, – тогда давай! Если не знаешь, как выбраться, – не лезь туда, дорогой!». Мы ощущали причастность к великому делу, к великому государству, к той миссии, которую мы выполняли. Мы ведь глубоко были убеждены, что несём прогресс и процветание в эту Богом забытую страну.
Мы ведь кадровые офицеры, и нас готовили к войне. Для офицера, для командира проявить свои навыки, умения в бою всегда считалось достойным уважения. Мы ощущали себя сыновьями фронтовиков Великой Отечественной. И то, что они в своё время сумели защитить страну и победить фашистов, для нас являлось образцом служения Отечеству. И именно это было основой настроя практически всех офицеров – девяносто девять и девять десятых процента. И они вели за собой солдат.
Кроме того, мы ощущали себя причастными к огромному, мощнейшему государству! И искренне хотели помочь афганскому народу выйти из средневековья и создать своё государство, создать нормальные экономические и социальные условия для жизни. Мы же видели наглядно, как живут те же узбеки и таджики у нас, и как они живут в Афганистане. Это – небо и земля. Те, кто служил раньше в южных республиках Советского Союза, а потом попал в Афганистан, наглядно убеждались, что мы выполняем там благородную миссию. И если мы поможем афганцам хотя бы дотянуться до уровня наших среднеазиатских республик, то нам надо будет ставить памятник при жизни.
Островки современной цивилизации были только в Кабуле. А основная территория Афганистана – дремучее средневековое царство. И большинство местного населения начало тянуться к изменениям – ведь они разговаривали с нашими узбеками и таджиками. Однако надо учесть и то, что это исламское государство, которое предполагает наличие авторитарных лидеров. И если простые люди даже и не согласны с такими лидерами, они им подчиняются согласно вековым традициям. Хотя жили они и продолжают жить очень тяжело – ведь это горы и почти сплошная пустыня. Песок, например для людей из племени белуджей – это средство личной гигиены: они им омываются.
Сам я на боевые летал раза два-три в неделю, а раз в два-три месяца выводил отряд на перехват караванов дней на десять-пятнадцать. Иногда наши группы переодевались в местную одежду, пристраивались к караванам, садились на трофейные машины и мотоциклы и собирали информацию в округе: где что идёт, где что движется…
Однажды после выполнения боевой задачи возвращаемся в ПВД. И вдруг в районе Дишу со стороны "зелёнки" нас плотно стали обстреливать из безоткаток. Я отряд в пустыню отвёл, пушки развернул – мы в этот раз выходили на броне, и даже с гаубицами Д-30. Артиллеристам нужно было обнаружить цель. Для этого мы с артиллерийским наводчиком на броне стали передвигаться на видном месте. И «духи» не выдержали, начали в нас стрелять! Артнаводчик засёк цели и передал координаты. В результате кишлаку, откуда стреляли, здорово досталось. Вроде жестоко, но зачем они стреляли? Мы же их не трогали, шли себе мимо…
Я уже говорил, что основную часть караванов, что шли из Пакистана, наши группы брали на Сарбанадирской тропе. Но бывало и по-другому. Однажды мы очень жёстко бились с «духами» в горах, в районе перевала Шебиян. Лётчики были не в восторге от вылета на Шебиян – далеко, летать в горах сложно, жара, топлива не хватает. И мы вот что придумали – в районе каменистых озёр примерно на середине пути сделали площадку подскока. Там ровное-ровное место километров на десять-пятнадцать вокруг с поверхностью из твёрдой глины. Мы туда выгоняли броню, ставили охранение. Потом туда на броне подходил сам отряд, прилетали вертолёты. Они здесь дозаправлялись, загружали группу и летали вдоль гор вплоть до Рабати-Джали, докуда одним перелётом с группой на борту не долететь.
Однажды мы получили данные о караване и вылетели. С нами был комбриг – подполковник Юрий Александрович Сапалов – и ещё один афганец из ХАД. Летим, летим – вроде никого нет. Вдруг боковым зрением замечаю – стоит караван, разгружается. Не хотелось ввязываться в бой, имея командира бригады на борту. Я сделал вид, что не вижу каравана. Летим дальше. А начальник разведки, Лёша Панин, зараза такая, кричит и руками размахивает: «Караван, командир, караван! Упустим! Ты что, не видишь, что ли?» Я ему: «Да вижу я, Лёша, вижу!» Крутнулись, подсаживаемся, и начинается долбёжка.
Лётчики, по-моему, плохо себя чувствовали. Я их попросил высадить нас поближе к горушкам, а они выбросили нас метрах в ста от этого места. Лезем мы на эти горушки, а «душки» по нам стреляют. Мы развернули АГС, обработали горушки. Вижу – «душок» бежит. Я кричу: «Лёша, смотри!» Он – дынь-дынь-дынь. Готов «дух»! А у них не окопы были вырыты, а кладки из камней сделаны – почти что крепость. Поднялись мы на одну горушку быстренько, на другую – и вышли к ущелью. Смотрим – такой караванище стоит! Палатки, эрэсы разгружены, костёр горит, оружие разбросано – и никого нет. Мы прикрытие наверху поставили, а сами вниз пошли посмотреть, что там такое. Трынь-трынь-трынь – спускаемся. Всё тихо. «Смотри, что мы здесь взяли!» Кругом – оружие, боеприпасы, «тойоты» стоят.
Лёха начал в первую очередь скручивать с машины магнитофон (в то время был такой дефицит). Я ему: «Давай стволы собирать!» А он: «Подожди, успеем, пока вертушки прилетят». И тут – такой залп сосредоточенным огнём из автоматов с горушки напротив по нас метров с двухсот. Бросили мы все эти магнитофоны – и дунули в гору. Так быстро я даже сотку никогда не бегал! А Лёха ведь опытный офицер, старается изо всех сил отход наш прикрыть, настоящий герой. Я ему: «Ты в сторону от меня беги, труднее в нас будет попасть!» А он всё равно пытается меня прикрыть. Наше счастье – не попали: мы очень быстро бежали. Я петлял и ещё Лёху отталкивал, а он меня всё равно прикрывал. Короче – запутали мы «духов». Бежим, а язык на плече, в глазах красные круги – ведь стояла жуткая жара. До кладки добежали чуть живые, но целые…
Вызвали авиацию. Для моего отряда в Кандагаре всегда была дежурная пара «Грачей»-штурмовики СУ-25. Их командира полка я хорошо знал, поэтому работали с ними мы с удовольствием. Но в этот раз прилетели «МиГи». Пилот мне: «Восьмисотый, ты видишь меня?» – «Вижу». – «Обозначьте себя». Зажигаем дым. Себя обозначили. «Наблюдаешь?» – «Наблюдаю». Я ему даю азимут, дальность, цель – караван с оружием на перегрузке. А они где-то на семи тысячах метров барражируют. Я командиру: «Ты спустись хотя бы до трёх». Он: «Нет, запретили нам ниже семи работать». Им говорили, что на такой высоте «Стингеры» не достанут.
Начали они бомбить. А у нас с Лёхой такое впечатление, что они прямо на нас бомбы бросают. На самом деле они даже не по каравану, а куда-то за хребет отбомбились. Я им: «Ладно, ладно, хватит. Передайте командиру, что «Мираж» (это мой позывной был) в трудную ситуацию попал, пусть пару «Грачей» пришлёт. Сами бьёмся с «духами», перестреливаемся, пытаемся их гранатомётом пошугать. А караван-то стоит. Минут через сорок приходят «Грачи». «Восьмисотый, наблюдаем тебя. Азимут, дальность…» Пришли они тоже высоко – на семи тысячах. Но потом с боевого разворота с кабрированием как пошли вниз! Сначала один бросил две бомбы по двести пятьдесят килограммов, потом – другой. На месте каравана и рядом с ним – дым, огонь, взрывы. Метали они с высоты приблизительно тысяча метров, как вертушки наши примерно летают при десантировании. Поэтому они в караван точно попали. Разбомбили всё. После этого мы уже спокойно с группой спускаемся. Нормально идём, никто нас не обстреливает. Лёха всё-таки скрутил магнитофон с машины, которая пыталась удрать, поэтому в неё и не попали. Эрэсов куча валяется, разбросано всё.
Пока Лёха в сторону к машине пошёл, я с группой досмотра прямо иду. Вдруг боковым зрением вижу «духа», который выходит на костылях и показывает, что он сдаётся. И вдруг слышу – та-да-да! А это боец за камень падает и в падении этого «духа» бьёт. Досматриваем убитого. По документам: командир бандгруппы. Я стал бойца воспитывать: «Ты зачем стрелял, он же сдавался, его в плен надо было взять». А он в ответ: «Командир, а если бы он успел первым в меня выстрелить?» Это всё в доли секунды произошло. В этом бою у нас обошлось без потерь, даже раненых не было. Это удивительно, потому что уничтожили мы крупный караван.
Я думаю, что духи просто одурели, когда нас увидели, – слишком далеко мы были от наших коммуникаций, километров двести пятьдесят или триста от Лашкаргаха. Они, скорее всего, надеялись, что мы не будем в бой ввязываться и досматривать караван. А вот то, что по нам с Лёхой не попали сначала, – это большая удача. Могло закончиться всё очень плачевно. Но мы были настолько уверены, что «духи» бросят караван и убегут, что пошли так открыто. Оказалось, что мы начали спускаться только к небольшой части каравана. Там костёр догорал, оружие уже разгрузили. Но потом оказалось, что за поворотом ещё куча штабелей стояла.
Удовольствия, конечно, во всей этой истории мало. В горячке не чувствуешь, не замечаешь ничего. А потом, когда возвращаешься, начинаешь видеть, что у тебя сбитые колени, порваны локти, разбиты пальцы. И главное – идёт отдача в чисто психологическом плане.
Первыми из Афганистана вышли отряды армейского спецназа, которые дислоцировались в Джелалабаде и в Шахджое. А в августе 1988 года и я свой отряд вывел в Советский Союз в Чучково. Самым последним выходил 177-й отряд. По телевизору часто показывают генерала Бориса Громова, пересекающего мост 15 февраля 1989 года мост через реку Аму-Дарью, и ребят на бэтээре со знаменем. Так вот бэтээр этот был как раз 177-го отряда.
На выводе отряд шёл в составе бригады. Первый привал был в Шинданде. Там прошли таможню, изъяли всё лишнее, чтобы не попало в Союз. В Шинданде состоялись митинг и парад выводимых частей. Весь путь от Лашкаргаха до Кушки со мной на броне ехали корреспонденты из наших и зарубежных газет, а также писатель Александр Проханов. Незадолго до вывода он прибыл в Лашкаргах, жил в отряде и знакомился с нашей боевой деятельностью. В Герате мой бэтээр с писателями на борту обстреляли из толпы. Радикалы хотели спровоцировать ответный огонь, но командир бригады подполковник Александр Тимофеевич Гордеев проявил завидную выдержку – и провокация сорвалась.
Отряд в составе бригады совершил 1200-километровый марш от Лашкаргаха до Иолотани. Первое, что я увидел на нашей стороне, переехав мост, – сарайчик с огромными буквами «БУФЕТ». В Иолотани мы несколько дней приводили себя в порядок в ожидании погрузки на эшелон до Чучково. В Иолотани генерал А. Колесников из Ставки «популярно» разъяснил нам, что афганская война в Союзе непопулярна. Мы были к этому не готовы. Находясь в Афганистане, мы не могли предположить, что готовится развал Союза. Эшелон шёл до Чучково неделю. В пути от эшелона чуть не отстал мой зам – Саша Белик, но это отдельная история.
А в Чучково в конце концов всё сложилось очень интересно. Пригоняем мы эшелон к пункту постоянной дислокации бригады. Я стою и обсуждаю с командирами порядок разгрузки. И вдруг видим – далеко от нас по рельсам женщина бежит. Командир бригады подполковник Анатолий Неделько, который стоял рядом со мной, говорит: «Слушай, так это твоя жена, наверно, бежит». Я отвечаю: «Не может быть, я её не приглашал, она и не знает, куда мы должны прибыть для разгрузки». Мне ведь некогда, я эшелон разгружаю, какая тут жена? Оказалась действительно жена. Никто не знал, когда мы сюда придём. Как она узнала время и место? До сих пор это остается тайной. А ведь приехала она из Эстонии в Рязанскую область 31 августа, а 1 сентября сын без мамы и папы пошёл в первый эстонский класс. Это было удивительное событие. Я до сих пор ей очень благодарен за это...
Практически все участники афганских событий давно закончили военную службу. Судьбы офицеров и солдат отряда сложились по-разному. Андрей Перемитин погиб в Первой Чеченской кампании, ушли из жизни Ахмедшин, Плужников. Многие ребята после развала СССР стали успешными бизнесменами в своих республиках. Семь офицеров 6 омсб СН стали командирами отдельных бригад - высшими командирами в спецназ: Иван Михайлович Крот, Александр Гурьевич Фомин, Петр Семенович Липиев, Юрий Александрович Мокров, Сергей Владимирович Бреславский, Валерий Юрьевич Травкин. Фомин А.Г. и Травкин В.Ю. стали генералами. Фомину А.Г. за подвиг в бою с террористами присвоено звание Героя России. Михаил Петрович Федин много лет возглавлял отдел в штабе округа. Я сам до 2004 года командовал 12-й бригадой спецназ..."
#3 | 19:02 28.02.2021 | Кому: Всем
Служил под его командованием.
Но в запас увольнял, почему-то, Мамиев.
Еремеев был в Москве. То ли на учебе, то ли ещё где.
Войдите или зарегистрируйтесь чтобы писать комментарии.