Командир взвода дивизионной разведки 184-й Духовщинской Краснознамённой орденов Суворова и Кутузова стрелковой дивизии младший лейтенант Парфёнова. [censored]
Дважды представлялась к званию Героя Советского Союза.
Из воспоминаний Парфёновой М.В.:
«В июне 1941 года я успела окончить три курса Московского механико-элеваторного техникума. В техникуме были организованы курсы военного дела: изучали оружия, учились стрелять, оказывать медпомощь.
22 июля немцы уже бомбили Москву. Брат мой был уже на фронте. Я просила военкомат и меня отправить на фронт, но мне отказали. Тогда я решила поехать к тёте на запад. Но туда уже подходили немцы. С боями наши части отходили в сторону Рузы, а затем и Волоколамского шоссе. Я отступала с ними. Много было раненых, я перевязывала их; несколько раз ходила в разведку.
Вернулась в Москву и снова пошла в Бауманский РВК, показала справку об участии в боях. По моей просьбе меня направили в 78 СД, которая стояла на Волоколамском шоссе, в сапёрный батальон. Первое время была в санчасти батальона, а затем санинструктор 2-й роты.
Вместе с группой сапёров-разведчиков ходила ставить мины, противотанковые и проволочные заграждения. Главное — оказывала помощь раненым.
Тяжёлые бои были у реки Истра. Мы держали оборону. Потом с боями вынуждены были отступить. В этом бою я вынесла 3-х раненых сапёров из окружения. Немцы взорвали Истринское водохранилище; наш батальон наводил переправу. Только стали переправляться, как услышали шум и рёв воды. На батальон надвигался 4-х метровый столб воды. Сметало всё с пути. Это было в декабре 1941 года. Мороз достиг до 35°. Сапёры старались переправиться на подручных средствах, но их сносило потоком воды. Всю ночь шумел поток. Утром приезжал Рокоссовский. Командир дивизии Белобородов доложил план переправы. Под огнём миномётов, взрывов снарядов, пулемётных очередей в ледяной воде сапёры наводили переправу. Я оказывала помощь раненым, сама была в замёрзшей телогрейке, которая гремела на мне как железяка. С трудом переправились на другой берег и отсюда вели огонь по противнику.
После боёв под Москвой пошли через Можайск на Верею. Выбили немцев из Вереи, которые на высоком берегу реки бросили свою тяжёлую артиллерию. Уходя немцы согнали жителей города в сарай, закрыли и подожгли. Но сарай успели потушить, оставшихся в живых расстреливали тут же. В воротах сарая лежал замученный старик. Ему через горло и рот просунули толстую верёвку... Так он и лежал, запрокинув голову вверх с открытым ртом... Эта страшная картина меня и бойцов потрясла. Клялись отомстить! А когда получили армейскую газету со снимком девушки с петлёй на шее под заголовком "Таня", впервые узнала о гибели Зои Космодемьянской.
Нашу дивизию из 16-й передали в 33 армию под командованием генерала Ефремова.
Снова марш на Медынь. Трудно идти, тяжело, но шли. Периодически самолёты фашистов сбрасывали бомбы. Пехота и наши роты по пояс в снегу всё же продвигались вперед. Машины буксовали, артиллерия и боеприпасы отстали — застряли в снегу. То и дело приходилось их вытаскивать. Пурга, метель не давали ходу никому. От Вереи до Медыни 150 километров, а пройти надо за трое суток. Полк и наши роты ушли вперёд, связь с ними была потеряна. Зам. командира батальона и комиссар решили послать группу бойцов на связь с ротами. Выделили 4-х сапёров и приказали идти в разведку. Подошёл ко мне старшина и говорит: "Марина, одевай маскхалат, пойдёшь с разведчиками, ведь тебе не впервой ходить в разведку".
Выдали мне оружие: автомат с диском, несколько гранат, острый нож и вперёд. Вышли из деревни и шли всю ночь и день. Идти было тяжело по сугробам. Пройдя лес присели отдохнуть. Наломали веток, разожгли костёр, немного согрелись, мороженый хлеб разогревали над костром. Отдохнув, пошли дальше. Но роты батальона нам не встречались.
Стало темнеть. Неужели ночевать в поле в такой мороз? Прошли поле, как-будто вышли на какую-то деревню. Мы обрадовались. Но когда подошли ближе, увидели вместо домов торчат трубы. Нашли разваленный сарай, подумали, всё-же не на снегу спать, а от ветра сарай защитит.
Холод пронизывал со всех сторон. Чуть рассвело — опять в путь. Впереди слышим выстрелы, разрывы снарядов. Подошли к лесу, сразу раздались автоматные очереди. Мы упали в снег и поползли в сторону, но и тут нас встретили огнём из пулемёта. "Отходи назад"! — закричал Ширяев. Нам удалось выскочить из-под обстрела.
Командир послал с донесением в штаб батальона разведчика Иванова о том, что немцы находятся на опушке леса.
В деревню, где мы отдыхали, подтянулись наши тылы. В разваленный сарай вбежал связной и громко проговорил: "Марина и Ширяев, быстро к комиссару!". Комиссар ходил, не замечая нас, потом обернулся: "Ну, а где роты?! Связь с ними установили?". Ширяев доложил, что когда подошли к лесу немцы нас обстреляли, и мы вернулись. Комиссар не поверил нам и приказал довезти его на санях к опушке леса. Нас опять встретили пулемётным огнём. Комиссар соскочил с саней и пополз назад... Одного разведчика убило, привезли его обратно в деревню похоронить. Из-за недоверия к нам комиссара погубили замечательного сапёра — разведчика Мордовина.
Утром мы снова пошли в разведку и вышли к деревне Захарово, а там уже шёл бой. Мы заняли оборону вместе с полком. За мной прибежали — командир просил срочно вернуться в роту, раненых было очень много. По дороге в роту попали под миномётный огонь.
18 февраля 1942 года меня ранило 6 осколками мины. После госпиталя вернулась в свою роту. Дивизию отправили на Харьковское направление.
Немцы рвались к Дону. Нам приказали заминировать мост. Мы всю ночь ставили мины противопехотные и противотанковые. Мост заминировали; ждём рассвета, чтобы утром взорвать.
Вдруг появился майор и приказал мост не взрывать пока не переправится наша группа автоматчиков, которая ведёт бой с противником. Мы ждали... Но вместо наших автоматчиков с горы к реке бежали немцы, стреляя на ходу. Взводный командир лейтенант Сорокин дал приказ: "Взрыв!".
Немцы уже у реки, они вбегают на мост... "Отход!". Но немцы пустились вплавь на нашу сторону.
Ранен сапёр — я подползла к нему и перевязала, потом к другому ползу... Резкий зов: "Марина! Лейтенант ранен!" Ползу к нему, а он отстреливается от немцев раненым. Ранение у него тяжёлое.
Вытаскиваем раненых и уходим к лесу. Битва за Дон досталась нашей дивизии дорогой ценой.
Дивизию перебросили к Сталинграду. Не успели приблизиться к месту назначения, как фашисты нас обстреляли. Командиру роты сапёров поставили задачу заминировать дорогу и пахотное поле, чтобы не пропустить фашистов. На рассвете мы обнаружили танки. Фашисты открыли артиллерийский огонь. Налетели самолёты. Нам приказали занять оборону, ставить противотанковые мины. Другая группа сапёров-разведчиков ставила проволочные заграждения, рыли ячейки, заменяли оборону.
И вот началось... Фашисты открыли миномётный и артиллерийский огонь, десятки юнкерсов с воем летали, сбрасывая бомбы. Чёрная земля взлетала вверх, дым застилал всё вокруг. В горле стало першить и появился сильный кашель. Я неустанно перевязывала раненых бойцов.
При очередном взрыве снаряда волной отбросило меня в сторону. Вдруг слышу крик: "Танки"! Было видно как они ползли чёрной грядой, одна полоса за другой, то поднимаясь вверх, то сползая вниз. Часть из них стала подрываться на наших замаскированных минах. Остальные шли прямо на наши окопчики. Наша артиллерия наносила удары прямой наводкой по фашистским танкам. Некоторые танки прорвались с флангов, но там тоже подрывались на наших минах. Я перевязывала раненых, переползая от одного раненого к другому. Вдруг меня ударило в грудь... Кто-то подбежал ко мне, перевязал рану и стал вытаскивать с поля боя в траншею. Я потеряла сознание. Когда пришла в себя, я уже была в госпитале. Вновь осколочное.
После госпиталя, в ноябре 1942 года, меня направили в медсанбат 184 дивизии.
Однажды я собирала раненых, вытаскивая их из окопов, из под разбитых орудий... Увозили их в медсанбат, который стоял в хуторе "Червина-Зырки". Навстречу шли жители и кричали: "Удрали все, а нас бросили!" В домах было много раненых и все хотели побыстрее попасть в госпиталь. Другие раненые кричали: "Бросили нас!" Я всю ночь до утра бегала, успокаивала их. Всех раненых успели увезти в госпиталь. Ни кого не бросили.
Под Харьковом мне пришлось пережить смертельную опасность.
Немцам удалось замкнуть фланги и наша дивизия оказалась в окружении. Разорвался снаряд рядом с машиной, на которой мы вывозили раненых. Сильный, взрыв выбил дверцу машины вместе со мной и отбросил в сторону. Немецким танкам удалось поджечь нашу машину. Из кузова, кто мог, стали выпрыгивать раненые; кто ползком, кто пригнувшись бежал к лесу, кто тащил товарища. Меня нигде не оказалось. Товарищи решили, что я погибла. Из окружения выходили они по одиночке. Они же и доложили, что я сгорела вместе с машиной.
Выходя из окружения бойцы нашей дивизии наткнулись на меня, контуженную, и помогли добраться до медсанбата. Все были удивлены... " Ты жива!? А мы уже приготовили похоронку домой".
В апреле 1943 года в медсанбат приехал старший лейтенант Мурчик из 92 ОРР с просьбой выделить санинструктора в разведку. Я дала согласие. Старший лейтенант посмотрел на меня с неудовольствием и потребовал парня. Но парней не было. Вначале санинструктором вместе с ними ходила на задания за "языком", но вместо санитарной сумки брала автомат, запасной диск с патронами и несколько гранат, а каждому разведчику раздавала по несколько индивидуальных пакетов для перевязки. Опыт-то разведки у меня имелся. Ребята были сильно удивлены.
Когда стояли в обороне под Белгородом, нас, разведчиков, послали в тыл врага уточнить силы противника и непременно взять "языка".
Линию обороны прошли незаметно. К утру осторожно подошли к хутору Чапаево. Вошли в сад и тут нам повстречался перепуганный дед. "Хлопчики, куда идёте? Здесь немцы, а танков тьма-тьмущая".
Мы залегли за садом, затем проползли к опушке дубняка, а там стояла большая колонна танков. По рации сообщили нашим увиденное.
Нам приказали вернуться обратно. Когда вернулись, рота уже занимала оборону в районе "Круглое-Урочище". Рыли окопчики, связывали в связки гранаты. Я всем раздала индивидуальные пакеты и, проверив автомат, устроилась в окопчике вместе с бойцом Власовым.
В 9:00 началось что-то страшное... Налетели авиация, от леса со скрежетом шли немецкие танки прямо на нас, а автоматчики бежали за танками. Мы стали отсекать пехоту от танков. Сзади нас стрелял наш противотанковый дивизион. Танки приближались все ближе и стреляли прямой наводкой. Власов ждал, когда ближе подойдут танки фашистов... А мне говорил: "Не дрейфь, Маринка! Сейчас мы им, гадам, покажем!" Командир роты приподнялся с криком: "Гранаты к бою!" И Власов бросил связку гранат под танк. Танк остановился. Появился другой. Власов снова бросает связку гранат, а я строчу из автомата по пехоте. "Танк подбит"! — кричит Власов. И вдруг крик: "Командир ранен!" Я подползла к нему, он уже убит. А фашистские танки шли один за другим и утюжили наши окопы. Мы вызвали огонь на себя. Наша артиллерия била по окопам, где находились мы. Фашистские танки горели как свечи. Сошлись в рукопашную. На меня навалился здоровый, рыжий фельдфебель. А у меня нож был с наборной ручкой в сапоге, один из разведчиков подарил, острый такой и я этому фельдфебелю дала в печёнку. Он и обмяк.
Этот бой продолжался с 9:00 до 16:00. На поле боя горели белее 30 фашистских танков. Смрад застилал землю и поднимался кверху. Битву назвали Орловско-Курская дуга. Мы несколько дней отбивали атаки противника. А когда пошли вперёд — нашу дивизию сняли на формирование.
После формирования дивизию направили под Витебск. И снова задание для нашей разведроты взять "языка". При выполнении задания меня ранило пулей в голову. После госпиталя вернулась в свою роту.
Командир 2-го взвода был ранен и меня назначили вместе него. Во время боевого задания был ранен разведчик Болашов. Подбегаю к нему, а у него из головы льётся кровь с пеной. Забегая вперёд скажу: в 1979 году я лежала в госпитале имени Бурденко. Навестить пришёл меня однополчанин: "Марина! Узнаёшь? Это я Болашов, которого ты перевязывала". И показал свою голову — часть черепной коробки отсутствовала, а на этом месте пульсировала тонюсенькая плёночка. Но живой, столько лет живой.
17 августа 1944 года наша дивизия вышла к границе Восточной Пруссии, где немцы держали оборону. За городом Ширвинт мы вели наблюдение. Ползали ночью вдоль обороны немцев. У них здесь был сильный укреплённый район. Траншеи в полный рост, ходы сообщения есть в каждый дот и дзот. Перед траншеей четыре ряда проволочного заграждения — спираль "Бруно". Кругом было всё заминировано. Очень трудно было проникнуть на их территорию. Нам последовал приказ взять "языка". Наблюдая, мы пролежали на земле несколько дней. Обнаружили — за траншеей в шахматном порядке расположены пулемётные гнёзда; периодически освещается ракетами весь передний край и простреливается. Обнаружили "узкое" место, что на стыке двух дивизий, где можно подползти к немецкой обороне.
Получив "добро" командования, начали готовиться к операции. Подобрали две боевые группы. С наступлением темноты, предупредив наших пехотинцев, что на их участке идём в разведку, осторожно подошли к реке, имея при себе: надувную лодку. В неё сели Саша Туманов и сержант Повзун и переправились на другой берег. Затем переправились остальные разведчики.
Тихо ползём вдоль опушки леса. Впереди полз Павел, а за ним цепочкой — остальные. Перед нами простиралось сжатое поле. Кое-где стояли снопы. Стали присматриваться, где же боевое охранение? В одном месте обратили внимание на колышущийся сноп. Подползли ближе к окопу, а там немец дремал со снопом на голове. Повзун, Туманов и Кабанов стали вытаскивать его из окопа. Он закричал... Его напарник проснулся, дал автоматную очередь и ранил Кабанова в живот. Повзун и Туманов схватили упирающегося немца и потащили к лесу. Ковалёв забрал документы у убитого фрица. Я подбежала к Кабанову, перевязала рану и дала команду прикрыть группу при отходе и вытащить Кабанова.
Немцы выпустили целую серию ракет и открыли огонь. Пока правая группа отползала — остальные разведчики прикрывали огнём. Потом отходила левая группа, а правая вела огонь. Меня ранило в руку — перевязала и снова за автомат. В диске кончились патроны, не успела сменить диск, как опять услышала: "Лейтенант ранен!". Я бросилась на зов; он сидел в неглубокой воронке, зажав руками лицо, кровь лилась между пальцами. Пуля попала ему в челюсть. Он не мог говорить, только мычал и жалобно стонал. Он пополз сам, а я прикрывала его отход. Сменила диск, заметила перебегающих немцев, дала по ним очередь. В соседней воронке лежал кто-то из разведчиков и тоже отстреливался. Загорелась ракета и я узнала Туманова. "Саша, если нет раненых-отходи". Туманов кубарем влетел в воронку.
А немцы уже кричат: "Хальт!" Но не стреляют. Видимо хотят взять разведчиков живыми.
Вдруг заговорила наша артиллерия. Снаряды стали ложиться по всему склону. Я и Туманов побежали к реке и переправились на наш берег. Немцы открыли ураганный огонь, но мы уже успели прыгнуть в траншеи нашей пехоты. "Языка" отвели в землянку командира батальона.
Кабанова живого не донесли до роты. Я нарвала полевых цветов и положила на гроб. Его похоронили на территории роты. Я очень болезненно переживала потерю разведчиков. Не стесняясь, плакала.
В Восточной Пруссии разгорались бои всё сильнее и сильнее.
Командование постоянно требовало "языка", но нам не удавалось выполнить задание. Тогда командование решило провести разведку боем там, где нейтральная полоса разделяла, всего 100 метров. Старшим группы разведчиков был лейтенант Реских, весьма сурового нрава человек. Я была старшей группы прикрытия. Вся группа была из 12 разведчиков. Красная ракета взвилась в 7:00 вместо 6:00. Мы, группа прикрытия, выскочили из траншеи и на ходу повели прицельный огонь из автоматов. Немцы в ответ открыли огонь из пулемётов. Разведчик Ершов был ранен. Я даю ему команду ползти назад. Сама вбегаю в траншею противника, бегу по ходу сообщении к блиндажу, а там никого нет. Повернулась назад, а в проходе стоит немец... "Хальт!" И наставила на него автомат. Одновременно попятилась назад, споткнулась об мёртвого немецкого пулемётчика и нажала на спусковой курок, раздалась автоматная очередь. Немец был ранен.
Подбежал ефрейтор Ерошкин, схватил немца и потащил в низину. Слышу громкий крик: "Марина! Сюда! Здесь раненые!". Подбегаю, трое раненых разведчиков истекают кровью. Бинтов нет, я срываю с себя маскхалат, рву на лоскуты и перевязываю раненых. Разведчики с "языком" ушли вперёд, а я замешкалась, перевязывая Ильченко.
Решили ждать до темноты в лощине, в которой было кладбище. Видим — нас немцы заметили и идут к нам. Старший сержант Заикин предложил подпустить немцев поближе и взять их в ножи.
Немцы остановились в нескольких метрах от нас, и ближе не идут, затем один фриц отделился от группы и подошёл к нам. Удивленно смотрит на меня и на ломаном русском языке говорит: "Паненка, руки вверх".
В это время Заикин дал автоматную очередь. Немец упал. Заикин крикнул: "Отход". И вместе с Арьковым бросились бежать. А я не успела с раненым Ильченко подняться. Нас окружили немцы. Но у меня была граната, мощная Ф-1, в руке без кольца и я разжала руку, бросила и последовал взрыв. Немцы, с криком попадали на землю. Я с силой рванула раненого Ильченко и потянула по клеверному полю. Он падает, я поднимаю и тащу его. Вся гимнастёрка на мне была посечена осколками. Доползли до дороги, осмотрелись, а по дороге ползут два немца. Я дала по ним автоматную очередь, они упали.
Теперь без помех дотащила Ильченко до своих траншей.
Задание мы выполнили, "язык" был взят, но погиб командир группы Реских. По прибытии в свою роту, меня вызвали в контрразведку для объяснения каким образом я вышла из этой операции, так как ранее вышедшие из окружения разведчики доложили, что меня и Ильченко немцы взяли в плен. А в медсанбате допрашивали раненого Ильченко. Естественно наши показания были идентичны. Контрразведчик беседовавший со мной, был обходительным, разговаривал уважительно, на Вы.
Бои проходили с большими потерями. Город Ширвинт взяли штурмом.
12 января 1945 года во время наступления с нами действовала 1-я танковая дивизия с группой разведчиков и десантников. Шли с боями. Отступая, немцы оставляли в домах прикрытие. Разведчики обнаружили около одного дома часового. Боец Тархов дал автоматную очередь. На шум из дома выскочили немцы. Завязался бой, погиб Тархов и ранило несколько разведчиков. Подоспел батальон нашей дивизии. Немцы были уничтожены.
В марте 1945 года немцы укрепились на одной высотке "фольфарка". Пехотинцы нашей дивизии пытались взять хутор, но безуспешно.
Тогда комдив приказал разведчикам взять хутор. Группа из 12 пехотинцев выдвинулись вперёд с криком "Ура" и бросилась к "фольфарку". В ответ немцы открыли огонь. Пехота Сидорова залегла.
Тогда мы, разведчики, во главе с лейтенантом Еговкиным проскочили к "фольфарку" и заняли центральную часть постройки. На крыше этого дома и сарая стояли пулемёты и не давали нам подняться. В проёмы окна дома мы увидели немца; чтобы не дать ему укрепиться с пулемётом, Павлов дал автоматную очередь и немец свалился.
Мы с Грошкиным и Катковым следили за правой стороной, сарая, не подпуская немцев. Они напористо пытались подползти к нам. Сарай и постройку дома мы просматривали. Вдруг видим в окошко просовывается дуло автомата и... мимо меня просвистели пули.
Катков так же дал автоматную очередь в проём окошка. Из окошка немцы бросили гранату, а она не взорвалась и катится ко мне... Я быстро схватила гранату и швырнула обратно в окошко. Последовал взрыв. Гранаты с длинными ручками долго не взрывались, наши бойцы успевали их выкидывать.
Рядом с домом стояла брошенная пушка противника и ящик со снарядами. Лейтенант Еговкин, он раньше в артиллерии служил, приказал прикрыть его, зарядил пушку и дал залп по правой стороне сарая. Немцы тут же бросились бежать.
Мы зашли в сарай, а там в углу забившись сидели немцы и смотрели испуганно. Павлов хотел расстрелять... Но решили лучше взять в плен. Пригодятся.
И вдруг видим к нам идёт командир дивизии Городовиков. Он поблагодарил нас за выполнение боевого задания и наградил всю группу орденами. Подошёл ко мне и говорит: "Благодарю, что принимала участие в такой сложной операции. Но чем же тебя наградить? Орден Отечественной войны есть, имеешь два ордена Красной Звезды. А почему у тебя нет ордена Славы!? И вручил тут же орден Славы III степени.
Наша дивизия принимала участие в разгроме Кенигсбергской группы немецких войск и овладением города Кенигсберга.
24 апреля погрузились в эшелоны и — на Дальний Восток. Принимала участие в боевых операциях против японских милитаристов.
За четыре года войны я была 4 раза ранена. После войны личная жизнь для меня сложилась удачно. У меня три сына...»
> Уходя немцы согнали жителей города в сарай, закрыли и подожгли. Но сарай успели потушить, оставшихся в живых расстреливали тут же. В воротах сарая лежал замученный старик. Ему через горло и рот просунули толстую верёвку... Так он и лежал, запрокинув голову вверх с открытым ртом... Эта страшная картина меня и бойцов потрясла.
Привет колям с уренгоя и прочей либероидной слизи.
> Сошлись в рукопашную. На меня навалился здоровый, рыжий фельдфебель. А у меня нож был с наборной ручкой в сапоге, один из разведчиков подарил, острый такой и я этому фельдфебелю дала в печёнку. Он и обмяк.
Нет слов.
> За четыре года войны я была 4 раза ранена. После войны личная жизнь для меня сложилась удачно. У меня три сына...
Сейчас, сейчас
[censored]
Дважды представлялась к званию Героя Советского Союза.
Из воспоминаний Парфёновой М.В.:
«В июне 1941 года я успела окончить три курса Московского механико-элеваторного техникума. В техникуме были организованы курсы военного дела: изучали оружия, учились стрелять, оказывать медпомощь.
22 июля немцы уже бомбили Москву. Брат мой был уже на фронте. Я просила военкомат и меня отправить на фронт, но мне отказали. Тогда я решила поехать к тёте на запад. Но туда уже подходили немцы. С боями наши части отходили в сторону Рузы, а затем и Волоколамского шоссе. Я отступала с ними. Много было раненых, я перевязывала их; несколько раз ходила в разведку.
Вернулась в Москву и снова пошла в Бауманский РВК, показала справку об участии в боях. По моей просьбе меня направили в 78 СД, которая стояла на Волоколамском шоссе, в сапёрный батальон. Первое время была в санчасти батальона, а затем санинструктор 2-й роты.
Вместе с группой сапёров-разведчиков ходила ставить мины, противотанковые и проволочные заграждения. Главное — оказывала помощь раненым.
Тяжёлые бои были у реки Истра. Мы держали оборону. Потом с боями вынуждены были отступить. В этом бою я вынесла 3-х раненых сапёров из окружения. Немцы взорвали Истринское водохранилище; наш батальон наводил переправу. Только стали переправляться, как услышали шум и рёв воды. На батальон надвигался 4-х метровый столб воды. Сметало всё с пути. Это было в декабре 1941 года. Мороз достиг до 35°. Сапёры старались переправиться на подручных средствах, но их сносило потоком воды. Всю ночь шумел поток. Утром приезжал Рокоссовский. Командир дивизии Белобородов доложил план переправы. Под огнём миномётов, взрывов снарядов, пулемётных очередей в ледяной воде сапёры наводили переправу. Я оказывала помощь раненым, сама была в замёрзшей телогрейке, которая гремела на мне как железяка. С трудом переправились на другой берег и отсюда вели огонь по противнику.
После боёв под Москвой пошли через Можайск на Верею. Выбили немцев из Вереи, которые на высоком берегу реки бросили свою тяжёлую артиллерию. Уходя немцы согнали жителей города в сарай, закрыли и подожгли. Но сарай успели потушить, оставшихся в живых расстреливали тут же. В воротах сарая лежал замученный старик. Ему через горло и рот просунули толстую верёвку... Так он и лежал, запрокинув голову вверх с открытым ртом... Эта страшная картина меня и бойцов потрясла. Клялись отомстить! А когда получили армейскую газету со снимком девушки с петлёй на шее под заголовком "Таня", впервые узнала о гибели Зои Космодемьянской.
Нашу дивизию из 16-й передали в 33 армию под командованием генерала Ефремова.
Снова марш на Медынь. Трудно идти, тяжело, но шли. Периодически самолёты фашистов сбрасывали бомбы. Пехота и наши роты по пояс в снегу всё же продвигались вперед. Машины буксовали, артиллерия и боеприпасы отстали — застряли в снегу. То и дело приходилось их вытаскивать. Пурга, метель не давали ходу никому. От Вереи до Медыни 150 километров, а пройти надо за трое суток. Полк и наши роты ушли вперёд, связь с ними была потеряна. Зам. командира батальона и комиссар решили послать группу бойцов на связь с ротами. Выделили 4-х сапёров и приказали идти в разведку. Подошёл ко мне старшина и говорит: "Марина, одевай маскхалат, пойдёшь с разведчиками, ведь тебе не впервой ходить в разведку".
Выдали мне оружие: автомат с диском, несколько гранат, острый нож и вперёд. Вышли из деревни и шли всю ночь и день. Идти было тяжело по сугробам. Пройдя лес присели отдохнуть. Наломали веток, разожгли костёр, немного согрелись, мороженый хлеб разогревали над костром. Отдохнув, пошли дальше. Но роты батальона нам не встречались.
Стало темнеть. Неужели ночевать в поле в такой мороз? Прошли поле, как-будто вышли на какую-то деревню. Мы обрадовались. Но когда подошли ближе, увидели вместо домов торчат трубы. Нашли разваленный сарай, подумали, всё-же не на снегу спать, а от ветра сарай защитит.
Холод пронизывал со всех сторон. Чуть рассвело — опять в путь. Впереди слышим выстрелы, разрывы снарядов. Подошли к лесу, сразу раздались автоматные очереди. Мы упали в снег и поползли в сторону, но и тут нас встретили огнём из пулемёта. "Отходи назад"! — закричал Ширяев. Нам удалось выскочить из-под обстрела.
Командир послал с донесением в штаб батальона разведчика Иванова о том, что немцы находятся на опушке леса.
В деревню, где мы отдыхали, подтянулись наши тылы. В разваленный сарай вбежал связной и громко проговорил: "Марина и Ширяев, быстро к комиссару!". Комиссар ходил, не замечая нас, потом обернулся: "Ну, а где роты?! Связь с ними установили?". Ширяев доложил, что когда подошли к лесу немцы нас обстреляли, и мы вернулись. Комиссар не поверил нам и приказал довезти его на санях к опушке леса. Нас опять встретили пулемётным огнём. Комиссар соскочил с саней и пополз назад... Одного разведчика убило, привезли его обратно в деревню похоронить. Из-за недоверия к нам комиссара погубили замечательного сапёра — разведчика Мордовина.
Утром мы снова пошли в разведку и вышли к деревне Захарово, а там уже шёл бой. Мы заняли оборону вместе с полком. За мной прибежали — командир просил срочно вернуться в роту, раненых было очень много. По дороге в роту попали под миномётный огонь.
18 февраля 1942 года меня ранило 6 осколками мины. После госпиталя вернулась в свою роту. Дивизию отправили на Харьковское направление.
Немцы рвались к Дону. Нам приказали заминировать мост. Мы всю ночь ставили мины противопехотные и противотанковые. Мост заминировали; ждём рассвета, чтобы утром взорвать.
Вдруг появился майор и приказал мост не взрывать пока не переправится наша группа автоматчиков, которая ведёт бой с противником. Мы ждали... Но вместо наших автоматчиков с горы к реке бежали немцы, стреляя на ходу. Взводный командир лейтенант Сорокин дал приказ: "Взрыв!".
Немцы уже у реки, они вбегают на мост... "Отход!". Но немцы пустились вплавь на нашу сторону.
Ранен сапёр — я подползла к нему и перевязала, потом к другому ползу... Резкий зов: "Марина! Лейтенант ранен!" Ползу к нему, а он отстреливается от немцев раненым. Ранение у него тяжёлое.
Вытаскиваем раненых и уходим к лесу. Битва за Дон досталась нашей дивизии дорогой ценой.
Дивизию перебросили к Сталинграду. Не успели приблизиться к месту назначения, как фашисты нас обстреляли. Командиру роты сапёров поставили задачу заминировать дорогу и пахотное поле, чтобы не пропустить фашистов. На рассвете мы обнаружили танки. Фашисты открыли артиллерийский огонь. Налетели самолёты. Нам приказали занять оборону, ставить противотанковые мины. Другая группа сапёров-разведчиков ставила проволочные заграждения, рыли ячейки, заменяли оборону.
И вот началось... Фашисты открыли миномётный и артиллерийский огонь, десятки юнкерсов с воем летали, сбрасывая бомбы. Чёрная земля взлетала вверх, дым застилал всё вокруг. В горле стало першить и появился сильный кашель. Я неустанно перевязывала раненых бойцов.
При очередном взрыве снаряда волной отбросило меня в сторону. Вдруг слышу крик: "Танки"! Было видно как они ползли чёрной грядой, одна полоса за другой, то поднимаясь вверх, то сползая вниз. Часть из них стала подрываться на наших замаскированных минах. Остальные шли прямо на наши окопчики. Наша артиллерия наносила удары прямой наводкой по фашистским танкам. Некоторые танки прорвались с флангов, но там тоже подрывались на наших минах. Я перевязывала раненых, переползая от одного раненого к другому. Вдруг меня ударило в грудь... Кто-то подбежал ко мне, перевязал рану и стал вытаскивать с поля боя в траншею. Я потеряла сознание. Когда пришла в себя, я уже была в госпитале. Вновь осколочное.
После госпиталя, в ноябре 1942 года, меня направили в медсанбат 184 дивизии.
Однажды я собирала раненых, вытаскивая их из окопов, из под разбитых орудий... Увозили их в медсанбат, который стоял в хуторе "Червина-Зырки". Навстречу шли жители и кричали: "Удрали все, а нас бросили!" В домах было много раненых и все хотели побыстрее попасть в госпиталь. Другие раненые кричали: "Бросили нас!" Я всю ночь до утра бегала, успокаивала их. Всех раненых успели увезти в госпиталь. Ни кого не бросили.
Под Харьковом мне пришлось пережить смертельную опасность.
Немцам удалось замкнуть фланги и наша дивизия оказалась в окружении. Разорвался снаряд рядом с машиной, на которой мы вывозили раненых. Сильный, взрыв выбил дверцу машины вместе со мной и отбросил в сторону. Немецким танкам удалось поджечь нашу машину. Из кузова, кто мог, стали выпрыгивать раненые; кто ползком, кто пригнувшись бежал к лесу, кто тащил товарища. Меня нигде не оказалось. Товарищи решили, что я погибла. Из окружения выходили они по одиночке. Они же и доложили, что я сгорела вместе с машиной.
Выходя из окружения бойцы нашей дивизии наткнулись на меня, контуженную, и помогли добраться до медсанбата. Все были удивлены... " Ты жива!? А мы уже приготовили похоронку домой".
В апреле 1943 года в медсанбат приехал старший лейтенант Мурчик из 92 ОРР с просьбой выделить санинструктора в разведку. Я дала согласие. Старший лейтенант посмотрел на меня с неудовольствием и потребовал парня. Но парней не было. Вначале санинструктором вместе с ними ходила на задания за "языком", но вместо санитарной сумки брала автомат, запасной диск с патронами и несколько гранат, а каждому разведчику раздавала по несколько индивидуальных пакетов для перевязки. Опыт-то разведки у меня имелся. Ребята были сильно удивлены.
Когда стояли в обороне под Белгородом, нас, разведчиков, послали в тыл врага уточнить силы противника и непременно взять "языка".
Линию обороны прошли незаметно. К утру осторожно подошли к хутору Чапаево. Вошли в сад и тут нам повстречался перепуганный дед. "Хлопчики, куда идёте? Здесь немцы, а танков тьма-тьмущая".
Мы залегли за садом, затем проползли к опушке дубняка, а там стояла большая колонна танков. По рации сообщили нашим увиденное.
Нам приказали вернуться обратно. Когда вернулись, рота уже занимала оборону в районе "Круглое-Урочище". Рыли окопчики, связывали в связки гранаты. Я всем раздала индивидуальные пакеты и, проверив автомат, устроилась в окопчике вместе с бойцом Власовым.
В 9:00 началось что-то страшное... Налетели авиация, от леса со скрежетом шли немецкие танки прямо на нас, а автоматчики бежали за танками. Мы стали отсекать пехоту от танков. Сзади нас стрелял наш противотанковый дивизион. Танки приближались все ближе и стреляли прямой наводкой. Власов ждал, когда ближе подойдут танки фашистов... А мне говорил: "Не дрейфь, Маринка! Сейчас мы им, гадам, покажем!" Командир роты приподнялся с криком: "Гранаты к бою!" И Власов бросил связку гранат под танк. Танк остановился. Появился другой. Власов снова бросает связку гранат, а я строчу из автомата по пехоте. "Танк подбит"! — кричит Власов. И вдруг крик: "Командир ранен!" Я подползла к нему, он уже убит. А фашистские танки шли один за другим и утюжили наши окопы. Мы вызвали огонь на себя. Наша артиллерия била по окопам, где находились мы. Фашистские танки горели как свечи. Сошлись в рукопашную. На меня навалился здоровый, рыжий фельдфебель. А у меня нож был с наборной ручкой в сапоге, один из разведчиков подарил, острый такой и я этому фельдфебелю дала в печёнку. Он и обмяк.
Этот бой продолжался с 9:00 до 16:00. На поле боя горели белее 30 фашистских танков. Смрад застилал землю и поднимался кверху. Битву назвали Орловско-Курская дуга. Мы несколько дней отбивали атаки противника. А когда пошли вперёд — нашу дивизию сняли на формирование.
После формирования дивизию направили под Витебск. И снова задание для нашей разведроты взять "языка". При выполнении задания меня ранило пулей в голову. После госпиталя вернулась в свою роту.
Командир 2-го взвода был ранен и меня назначили вместе него. Во время боевого задания был ранен разведчик Болашов. Подбегаю к нему, а у него из головы льётся кровь с пеной. Забегая вперёд скажу: в 1979 году я лежала в госпитале имени Бурденко. Навестить пришёл меня однополчанин: "Марина! Узнаёшь? Это я Болашов, которого ты перевязывала". И показал свою голову — часть черепной коробки отсутствовала, а на этом месте пульсировала тонюсенькая плёночка. Но живой, столько лет живой.
17 августа 1944 года наша дивизия вышла к границе Восточной Пруссии, где немцы держали оборону. За городом Ширвинт мы вели наблюдение. Ползали ночью вдоль обороны немцев. У них здесь был сильный укреплённый район. Траншеи в полный рост, ходы сообщения есть в каждый дот и дзот. Перед траншеей четыре ряда проволочного заграждения — спираль "Бруно". Кругом было всё заминировано. Очень трудно было проникнуть на их территорию. Нам последовал приказ взять "языка". Наблюдая, мы пролежали на земле несколько дней. Обнаружили — за траншеей в шахматном порядке расположены пулемётные гнёзда; периодически освещается ракетами весь передний край и простреливается. Обнаружили "узкое" место, что на стыке двух дивизий, где можно подползти к немецкой обороне.
Получив "добро" командования, начали готовиться к операции. Подобрали две боевые группы. С наступлением темноты, предупредив наших пехотинцев, что на их участке идём в разведку, осторожно подошли к реке, имея при себе: надувную лодку. В неё сели Саша Туманов и сержант Повзун и переправились на другой берег. Затем переправились остальные разведчики.
Тихо ползём вдоль опушки леса. Впереди полз Павел, а за ним цепочкой — остальные. Перед нами простиралось сжатое поле. Кое-где стояли снопы. Стали присматриваться, где же боевое охранение? В одном месте обратили внимание на колышущийся сноп. Подползли ближе к окопу, а там немец дремал со снопом на голове. Повзун, Туманов и Кабанов стали вытаскивать его из окопа. Он закричал... Его напарник проснулся, дал автоматную очередь и ранил Кабанова в живот. Повзун и Туманов схватили упирающегося немца и потащили к лесу. Ковалёв забрал документы у убитого фрица. Я подбежала к Кабанову, перевязала рану и дала команду прикрыть группу при отходе и вытащить Кабанова.
Немцы выпустили целую серию ракет и открыли огонь. Пока правая группа отползала — остальные разведчики прикрывали огнём. Потом отходила левая группа, а правая вела огонь. Меня ранило в руку — перевязала и снова за автомат. В диске кончились патроны, не успела сменить диск, как опять услышала: "Лейтенант ранен!". Я бросилась на зов; он сидел в неглубокой воронке, зажав руками лицо, кровь лилась между пальцами. Пуля попала ему в челюсть. Он не мог говорить, только мычал и жалобно стонал. Он пополз сам, а я прикрывала его отход. Сменила диск, заметила перебегающих немцев, дала по ним очередь. В соседней воронке лежал кто-то из разведчиков и тоже отстреливался. Загорелась ракета и я узнала Туманова. "Саша, если нет раненых-отходи". Туманов кубарем влетел в воронку.
А немцы уже кричат: "Хальт!" Но не стреляют. Видимо хотят взять разведчиков живыми.
Вдруг заговорила наша артиллерия. Снаряды стали ложиться по всему склону. Я и Туманов побежали к реке и переправились на наш берег. Немцы открыли ураганный огонь, но мы уже успели прыгнуть в траншеи нашей пехоты. "Языка" отвели в землянку командира батальона.
Кабанова живого не донесли до роты. Я нарвала полевых цветов и положила на гроб. Его похоронили на территории роты. Я очень болезненно переживала потерю разведчиков. Не стесняясь, плакала.
В Восточной Пруссии разгорались бои всё сильнее и сильнее.
Командование постоянно требовало "языка", но нам не удавалось выполнить задание. Тогда командование решило провести разведку боем там, где нейтральная полоса разделяла, всего 100 метров. Старшим группы разведчиков был лейтенант Реских, весьма сурового нрава человек. Я была старшей группы прикрытия. Вся группа была из 12 разведчиков. Красная ракета взвилась в 7:00 вместо 6:00. Мы, группа прикрытия, выскочили из траншеи и на ходу повели прицельный огонь из автоматов. Немцы в ответ открыли огонь из пулемётов. Разведчик Ершов был ранен. Я даю ему команду ползти назад. Сама вбегаю в траншею противника, бегу по ходу сообщении к блиндажу, а там никого нет. Повернулась назад, а в проходе стоит немец... "Хальт!" И наставила на него автомат. Одновременно попятилась назад, споткнулась об мёртвого немецкого пулемётчика и нажала на спусковой курок, раздалась автоматная очередь. Немец был ранен.
Подбежал ефрейтор Ерошкин, схватил немца и потащил в низину. Слышу громкий крик: "Марина! Сюда! Здесь раненые!". Подбегаю, трое раненых разведчиков истекают кровью. Бинтов нет, я срываю с себя маскхалат, рву на лоскуты и перевязываю раненых. Разведчики с "языком" ушли вперёд, а я замешкалась, перевязывая Ильченко.
Решили ждать до темноты в лощине, в которой было кладбище. Видим — нас немцы заметили и идут к нам. Старший сержант Заикин предложил подпустить немцев поближе и взять их в ножи.
Немцы остановились в нескольких метрах от нас, и ближе не идут, затем один фриц отделился от группы и подошёл к нам. Удивленно смотрит на меня и на ломаном русском языке говорит: "Паненка, руки вверх".
В это время Заикин дал автоматную очередь. Немец упал. Заикин крикнул: "Отход". И вместе с Арьковым бросились бежать. А я не успела с раненым Ильченко подняться. Нас окружили немцы. Но у меня была граната, мощная Ф-1, в руке без кольца и я разжала руку, бросила и последовал взрыв. Немцы, с криком попадали на землю. Я с силой рванула раненого Ильченко и потянула по клеверному полю. Он падает, я поднимаю и тащу его. Вся гимнастёрка на мне была посечена осколками. Доползли до дороги, осмотрелись, а по дороге ползут два немца. Я дала по ним автоматную очередь, они упали.
Теперь без помех дотащила Ильченко до своих траншей.
Задание мы выполнили, "язык" был взят, но погиб командир группы Реских. По прибытии в свою роту, меня вызвали в контрразведку для объяснения каким образом я вышла из этой операции, так как ранее вышедшие из окружения разведчики доложили, что меня и Ильченко немцы взяли в плен. А в медсанбате допрашивали раненого Ильченко. Естественно наши показания были идентичны. Контрразведчик беседовавший со мной, был обходительным, разговаривал уважительно, на Вы.
Бои проходили с большими потерями. Город Ширвинт взяли штурмом.
12 января 1945 года во время наступления с нами действовала 1-я танковая дивизия с группой разведчиков и десантников. Шли с боями. Отступая, немцы оставляли в домах прикрытие. Разведчики обнаружили около одного дома часового. Боец Тархов дал автоматную очередь. На шум из дома выскочили немцы. Завязался бой, погиб Тархов и ранило несколько разведчиков. Подоспел батальон нашей дивизии. Немцы были уничтожены.
В марте 1945 года немцы укрепились на одной высотке "фольфарка". Пехотинцы нашей дивизии пытались взять хутор, но безуспешно.
Тогда комдив приказал разведчикам взять хутор. Группа из 12 пехотинцев выдвинулись вперёд с криком "Ура" и бросилась к "фольфарку". В ответ немцы открыли огонь. Пехота Сидорова залегла.
Тогда мы, разведчики, во главе с лейтенантом Еговкиным проскочили к "фольфарку" и заняли центральную часть постройки. На крыше этого дома и сарая стояли пулемёты и не давали нам подняться. В проёмы окна дома мы увидели немца; чтобы не дать ему укрепиться с пулемётом, Павлов дал автоматную очередь и немец свалился.
Мы с Грошкиным и Катковым следили за правой стороной, сарая, не подпуская немцев. Они напористо пытались подползти к нам. Сарай и постройку дома мы просматривали. Вдруг видим в окошко просовывается дуло автомата и... мимо меня просвистели пули.
Катков так же дал автоматную очередь в проём окошка. Из окошка немцы бросили гранату, а она не взорвалась и катится ко мне... Я быстро схватила гранату и швырнула обратно в окошко. Последовал взрыв. Гранаты с длинными ручками долго не взрывались, наши бойцы успевали их выкидывать.
Рядом с домом стояла брошенная пушка противника и ящик со снарядами. Лейтенант Еговкин, он раньше в артиллерии служил, приказал прикрыть его, зарядил пушку и дал залп по правой стороне сарая. Немцы тут же бросились бежать.
Мы зашли в сарай, а там в углу забившись сидели немцы и смотрели испуганно. Павлов хотел расстрелять... Но решили лучше взять в плен. Пригодятся.
И вдруг видим к нам идёт командир дивизии Городовиков. Он поблагодарил нас за выполнение боевого задания и наградил всю группу орденами. Подошёл ко мне и говорит: "Благодарю, что принимала участие в такой сложной операции. Но чем же тебя наградить? Орден Отечественной войны есть, имеешь два ордена Красной Звезды. А почему у тебя нет ордена Славы!? И вручил тут же орден Славы III степени.
Наша дивизия принимала участие в разгроме Кенигсбергской группы немецких войск и овладением города Кенигсберга.
24 апреля погрузились в эшелоны и — на Дальний Восток. Принимала участие в боевых операциях против японских милитаристов.
За четыре года войны я была 4 раза ранена. После войны личная жизнь для меня сложилась удачно. У меня три сына...»