Жизнь предоставляет определённые привилегии, и одна из моих - несколько верный друзей, надёжных, как камни. В их числе лучший из ныне живущих испанских художников-баталистов: его зовут Аугусто Феррер-Дальмау, и к дружбе с ним я пришёл самой короткой дорогой: восхищением, которое испытываю от его труда. Однажды я пошёл на одну его выставку и сказал ему об этом. Я рассказал ему как, по моему мнению, его живопись продолжает и обновляет классическую традицию, которой в Испании, за редким исключением, не слишком везло. Мало кто из наших живописцев занимался жанром, давшим Франции Месонье и Детайля, а Англии - Кейтона Вудвиля. Например.
Сейчас Феррер-Дальмау закончил блестящую картину, которой в эти дни можно насладиться на выставке, посвященной ему и его земляку Кусаксу и проходящей в почтенном здании Мадридской Капитании, что на пересечении улиц Майор и Байлен. Картина называется "Рокруа. Последняя терция" и повествует - талантливо рисовать является столь же эффективным способом повествовать, как и все прочие - о положении на поле брани в Битве при Рокруа около десяти утра 19 мая 1643 года, когда ветераны разбитой испанской пехоты, сплотив последние ряды, нетерпеливо ждали последнюю атаку французской артиллерии и конницы. Эту последнюю атаку, которой так и не последовало. Герцог Энгиенский, поражённый сопротивлением испанцев - человеческими стенами, сказал бы Боссюэ - позволил выжившим капитулировать со всеми почестями и условиями, предоставляемыми гарнизонам крепостей.
Картина Рокруа имеет для меня особое значение, ибо родилась она в результате беседы с художником, покуда мы приканчивали баранину с кус-кусом в одном из мадридских ресторанов. Идеей было сумеречное полотно, которое отражало бы одиночество и упадок, гордое поражение, бесстрашный символический финал верной пехоты, что заставляла трепетать Европу на протяжении двух веков, от Католических Королей до Филиппа IV. Скрупулёзный портрет тех солдат, гонимых голодом, амбициями или авантюрой, что зарезали ножами мир, шагая за старыми знамёнами от американских джунглей до дальних берегов Средиземноморья, от побережий Ирландии и Англии до графов Фландрии и равнин центральной Европы: грубые, жестокие, мужественные, мятежные и кряжистые мужчины, дисциплинированные лишь под огнём, выдерживавшие всё в любой бойне или осаде, но никому не спускавшие с рук - даже королю - повышения на них голоса.
Добавь на картину пса, предложил я позже, когда мастер показал мне первые наброски: пса, который, как и его хозяева, выпрямившись, ожидал конца. Тощего испанского пса, блохастого, незаконнорожденного, который прошёл за солдатами по полям боёв и который теперь, тоже принятый в последние ряды, брошенный своей отчизной и защищённый лишь своими клыками, отвагой и старыми товарищами, в покорности ждёт конца. И нарисуй его таким же вызывающим и уставшим, как и их.
Феррер-Далмау понравилась задумка. И сейчас я видел законченную картину, и пёс - на ней, в центре, между серобородым ветераном и юным барабанщиком тринадцати или четырнадцати лет, которого живописец изобразил блондином, потому что, естественным образом, это сын голландской матери и половины терции. На полотне не фигурирует имя пса, но Феррер-Далмау и я знаем, что зовут его Гнедой, и он - помесь легавой и испанской борзой с длинной меланхоличной мордой, он крепко стоит на своих четырёх лапах, прижавшись к своим хозяевам и глядя на вражеский строй, приближающийся в пороховом дыме и готовый к последней атаке. Обращённый к французам, будто говоря самому себе: вот мы сюда и дошли, приятель. Настал час дорого, лаем и укусами, продать заштопанную шкуру. Картина превосходна, как я говорю. Или так мне кажется.
Она рисует портрет бедной и суровой Испании всех времён: слепой солдат со шпагой в руке, которого товарищ поддерживает на ногах лицом к врагу; солдаты, беспощадно добивающие умирающих французов; спокойный аркебузир, раздувающий фитиль для последнего выстрела; строй, ощетинившийся беспорядочным лесом пик, так отличающихся от победоносных копий, изображённых Веласкесом. И главное, выражение лиц солдат, глядящих на врага - выжидающее и убийственно-злобное. Иди сюда, будто говорят они. Если у тебя есть яйца. Иди, и, пока мы вместе отправляемся в ад, я разрублю тебя, сволочь. В самом деле страшно приближаться к этим людям и понятно, почему вместо уплаты цены за уничтожение их одного за другим им предложили сдаться с почестями. Они такие же настоящие, как верный Гнедой: отчаявшиеся испанцы, брошенные, словно псы, забытые Богом и их королём. И, несмотря ни на что, мужественные до конца, верные своему имени, наводящие ужас даже будучи разгромленными. Опасные и смертоносные, как мать их родная. (c)Артуро Перес-Реверте
А чего её искать, она во[censored] есть. И там же другое батальное полотно, Sebastiaen Vrancx (1573–1647) "Battle Scene". Кстати, этот самый Vrancx, похоже что, писал с натуры. Там же ссылка на картину в большом разрешении.
[censored]
А мне ещё нравится хоть и не совсем батальная, но весьма прикольная[censored] >Мы тут видим знаменитую сцену Каппельского Молочного Супа при Каппель-на-Альбисе (на границе кантона Цюрих): в конце июля 1529 г., кантон Цюрих пошел воевать против Центральношвейцарских кантонов, но в результате переговоров, эта т. н. Первая Каппельская война прошла без жертв. Пока командования войсками вело переговоры, воины обеих сторон начали процесс побратимства, в том числе и установили большой котел прямо на границе между кантонами Цуг и Цюрих с целью сожрать молочный суп (фондю тогда в немецкоязычной части Швейцарии вообще не знали и знать не хотели). При этом все разделили поровну: Цюрихские солдаты организовали хлеб, цугские солдаты - молоко, и обе армии (по преданию) этот суп и сожрали, но при этом соблюдали субординацию и территориальный суверенитет: каждый остался по свою сторону границы и если кто-то ложку тянул через границу, то его оппонент его бил по руке, приговаривая что-то вроде "жри у себя дома" (что мы и видим на картине, солдат на левой стороне уже замахнулся ложкой).
>Для поздней "национальной идеи" и идентичности Швейцарии как единого государства данный эпизод имеет огромное значение. До сих пор существует традиция готовить молочный суп, когда субьекты Конфедерации решили судебное или иное противостояние миром (как например так называемую "Тяжба о культурном наследии" между кантонами Цюрих и Санкт-Галлен - опять - которая началась в 1996 (де факто в 1712 г.) и кончилась только в прошлом году при вмешательстве центрального Федерального Совета.
>> А чего её искать, она во[censored] есть.
>
> Ну, про это я давно успел забыть :) К тому же, я не искал именно эту картину. Я шарил "вообще".
А где нарыл-то, если не секрет, может там ещё чего интересного есть???
>> А где нарыл-то, если не секрет, может там ещё чего интересного есть???
>
> В гугле, "батальная живопись", поиск по картинкам :))
>
> Нашел еще картины вот такого поляка[censored]
А мне Крис Коллингвуд (Chris Collingwood) ндравится.
[censored]
Сейчас, сейчас
надзор »
Сейчас Феррер-Дальмау закончил блестящую картину, которой в эти дни можно насладиться на выставке, посвященной ему и его земляку Кусаксу и проходящей в почтенном здании Мадридской Капитании, что на пересечении улиц Майор и Байлен. Картина называется "Рокруа. Последняя терция" и повествует - талантливо рисовать является столь же эффективным способом повествовать, как и все прочие - о положении на поле брани в Битве при Рокруа около десяти утра 19 мая 1643 года, когда ветераны разбитой испанской пехоты, сплотив последние ряды, нетерпеливо ждали последнюю атаку французской артиллерии и конницы. Эту последнюю атаку, которой так и не последовало. Герцог Энгиенский, поражённый сопротивлением испанцев - человеческими стенами, сказал бы Боссюэ - позволил выжившим капитулировать со всеми почестями и условиями, предоставляемыми гарнизонам крепостей.
Картина Рокруа имеет для меня особое значение, ибо родилась она в результате беседы с художником, покуда мы приканчивали баранину с кус-кусом в одном из мадридских ресторанов. Идеей было сумеречное полотно, которое отражало бы одиночество и упадок, гордое поражение, бесстрашный символический финал верной пехоты, что заставляла трепетать Европу на протяжении двух веков, от Католических Королей до Филиппа IV. Скрупулёзный портрет тех солдат, гонимых голодом, амбициями или авантюрой, что зарезали ножами мир, шагая за старыми знамёнами от американских джунглей до дальних берегов Средиземноморья, от побережий Ирландии и Англии до графов Фландрии и равнин центральной Европы: грубые, жестокие, мужественные, мятежные и кряжистые мужчины, дисциплинированные лишь под огнём, выдерживавшие всё в любой бойне или осаде, но никому не спускавшие с рук - даже королю - повышения на них голоса.
Добавь на картину пса, предложил я позже, когда мастер показал мне первые наброски: пса, который, как и его хозяева, выпрямившись, ожидал конца. Тощего испанского пса, блохастого, незаконнорожденного, который прошёл за солдатами по полям боёв и который теперь, тоже принятый в последние ряды, брошенный своей отчизной и защищённый лишь своими клыками, отвагой и старыми товарищами, в покорности ждёт конца. И нарисуй его таким же вызывающим и уставшим, как и их.
Феррер-Далмау понравилась задумка. И сейчас я видел законченную картину, и пёс - на ней, в центре, между серобородым ветераном и юным барабанщиком тринадцати или четырнадцати лет, которого живописец изобразил блондином, потому что, естественным образом, это сын голландской матери и половины терции. На полотне не фигурирует имя пса, но Феррер-Далмау и я знаем, что зовут его Гнедой, и он - помесь легавой и испанской борзой с длинной меланхоличной мордой, он крепко стоит на своих четырёх лапах, прижавшись к своим хозяевам и глядя на вражеский строй, приближающийся в пороховом дыме и готовый к последней атаке. Обращённый к французам, будто говоря самому себе: вот мы сюда и дошли, приятель. Настал час дорого, лаем и укусами, продать заштопанную шкуру. Картина превосходна, как я говорю. Или так мне кажется.
Она рисует портрет бедной и суровой Испании всех времён: слепой солдат со шпагой в руке, которого товарищ поддерживает на ногах лицом к врагу; солдаты, беспощадно добивающие умирающих французов; спокойный аркебузир, раздувающий фитиль для последнего выстрела; строй, ощетинившийся беспорядочным лесом пик, так отличающихся от победоносных копий, изображённых Веласкесом. И главное, выражение лиц солдат, глядящих на врага - выжидающее и убийственно-злобное. Иди сюда, будто говорят они. Если у тебя есть яйца. Иди, и, пока мы вместе отправляемся в ад, я разрублю тебя, сволочь. В самом деле страшно приближаться к этим людям и понятно, почему вместо уплаты цены за уничтожение их одного за другим им предложили сдаться с почестями. Они такие же настоящие, как верный Гнедой: отчаявшиеся испанцы, брошенные, словно псы, забытые Богом и их королём. И, несмотря ни на что, мужественные до конца, верные своему имени, наводящие ужас даже будучи разгромленными. Опасные и смертоносные, как мать их родная. (c)Артуро Перес-Реверте