Сему очень ждали.
И дождались.
Когда уже потеряли надежду. Девять лет ожидания - и вдруг беременность!
Сема был закормлен любовью родителей. Даже слегка перекормлен. Забалован.
Мама Семы - Лиля - детдомовская девочка. Видела много жесткости и мало любви. Лиля любила Семочку за себя и за него.
Папа Гриша - ребенок из многодетной семьи.
Гришу очень любили, но рос он как перекати-поле, потому что родители отчаянно зарабатывали на жизнь многодетной семьи.
Гриша с братьями рос практически во дворе. Двор научил Гришу многому, показал его место в социуме. Не вожак, но и не прислуга. Крепкий, уверенный, себе-на-уме.
Гришины родители ждали Семочку не менее страстно. Еще бы! Первый внук!
Они плакали под окнами роддома над синим кульком в окне, который Лиля показывала со второго этажа.
Сейчас Семе уже пять. Пол шестого.
Сема получился толковым, но избалованным ребенком. А как иначе при такой концентрации любви на одного малыша?
Эти выходные Семочка провел у бабушки и дедушки.
Лиля и Гриша ездили на дачу отмывать дом к летнему сезону
Семочку привез домой брат Гриши, в воскресенье. Сдал племянника с шутками и прибаутками.
Сёма был веселый, обычный, рот перемазан шоколадом.
Вечером Лиля раздела сына для купания и заметила ... На попе две красные полосы. Следы от ремня.
У Лили похолодели руки.
- Семен... - Лилю не слушался язык.
- Да, мам.
- Что случилось у дедушки и бабушки?
- А что случилось? - не понял Сема.
- Тебя били?
- А да. Я баловался, прыгал со спинки дивана. Деда сказал раз. Два. Потом диван сломался. Чуть не придавил Мурзика. И на третий раз деда меня бил. В субботу.
Лиля заплакала. Прямо со всем отчаянием, на какое была способна.
Сема тоже. Посмотрел на маму и заплакал. От жалости к себе.
- Почему ты мне сразу не рассказал?
- Я забыл.
Лиля поняла, что Сема, в силу возраста, не придал этому событию особого значения. Ему было обидно больше, чем больно.
А Лиле было больно. Очень больно. Болело сердце. Кололо.
Лиля выскочила в кухню, где Гриша доедал ужин.
- Сема больше не поедет к твоим родителям, - отрезала она.
- На этой неделе?
- Вообще. Никогда.
- Почему? - Гриша поперхнулся.
- Твой отец избил моего сына.
- Избил?
- Дал ремня.
- А за что?
- В каком смысле "за что"? Какая разница "за что"? Это так важно? За что? Гриша, он его бил!!! Ремнем! - Лиля сорвалась на крик, почти истерику.
- Лиля, меня все детство лупили как сидорову козу и ничего. Не умер. Я тебе больше скажу: я даже рад этому. И благодарен отцу. Нас всех лупили. Мы поколение поротых жоп, но это не смертельно!
- То есть ты за насилие в семье? Я правильно понимаю? - уточнила Лиля стальным голосом.
- Я за то, чтобы ты не делала из этого трагедию. Чуть меньше мхата. Я позвоню отцу, все выясню, скажу, чтобы больше Семку не наказывал. Объясню, что мы против. Успокойся.
- Так мы против или это не смертельно? - Лиля не могла успокоиться.
- Ремень - самый доходчивый способ коммуникации, Лиля. Самый быстрый и эффективный. Именно ремень объяснил мне опасность для моего здоровья курения за гаражами, драки в школе, воровства яблок с чужих огородов. Именно ремнем мне объяснили, что нельзя жечь костры на торфяных болотах.
- А словами??? Словами до тебя не дошло бы??? Или никто не пробовал?
- Словами объясняют и все остальное. Например, что нельзя есть конфету до супа. Но если я съем, никто не умрет. А если подожгу торф, буду курить и воровать - это преступление. Поэтому ремень - он как восклицательный знак. Не просто "нельзя". А НЕЛЬЗЯ!!!
- К черту такие знаки препинания!
- Лиля, в наше время не было ювенальной юстиции, и когда меня пороли, я не думал о мести отцу. Я думал о том, что больше не буду делать то, за что меня наказывают. Воспитание отца - это час перед сном. Он пришел с работы , поужинал, выпорол за проступки, и тут же пришел целовать перед сном. Знаешь, я обожал отца. Боготворил. Любил больше мамы, которая была добрая и заступалась.
- Гриша, ты слышишь себя? Ты говоришь, что бить детей - это норма. Говоришь это, просто другими словами.
- Это сейчас каждый сам себе психолог. Псехолог-пидагог. И все расскажут тебе в журнале "Щисливые радители" о том, какую психическую травму наносит ребенку удар по попе. А я, как носитель этой попы, официально заявляю: никакой. Никакой, Лиль, травмы. Даже наоборот. Чем дольше синяки болят, тем дольше помнятся уроки. Поэтому сбавь обороты. Сема поедет к любимому дедушке и бабушке.
После того , как я с ними переговорю.
Лиля сидела сгорбившись, смотрела в одну точку.
- Я поняла. Ты не против насилия в семье.
- Я против насилия. Но есть исключения.
- То есть если случатся исключения, то ты ударишь Сему.
- Именно так. Я и тебя ударю. Если случатся исключения.
На кухне повисла тяжелое молчание. Его можно было резать на порции, такое тугое и осязаемое оно было.
- Какие исключения? - тихо спросила Лиля.
- Разные. Если застану тебя с любовником, например. Или приду домой, а ты, ну не знаю, пьяная спишь, а ребенок брошен. Понятный пример? И Сема огребет. Если, например, будет шастать на железнодорожную станцию один и без спроса, если однажды придет домой с расширенными зрачками, если ...не знаю...убьет животное...
- Какое животное?
- Любое животное, Лиля. Помнишь, как он в два года наступил сандаликом на ящерицу? И убил. Играл в неё и убил потом. Он был маленький совсем. Не понимал ничего. А если он в восемь лет сделает также, я его отхожу ремнем.
- Гриша, нельзя бить детей. Женщин. Нельзя, понимаешь?
- Кто это сказал? Кто? Что за эксперт? Ремень - самый доступный и короткий способ коммуникации. Нас пороли, всех, понимаешь? И никто от этого не умер, а выросли и стали хорошими людьми. И это аргумент. А общество, загнанное в тиски выдуманными гротескными правилами, когда ребенок может подать в суд на родителей, это нонсенс. Просыпайся, Лиля, мы в России. До Финляндии далеко.
Лиля молчала. Гриша придвинул к себе тарелку с ужином.
- Надеюсь, ты поняла меня правильно.
- Надейся.
Лиля молча вышла с кухни, пошла в комнату к Семе.
Он мирно играл в конструктор.
У Семы были разные игрушки, даже куклы, а солдатиков не было. Лиля ненавидела насилие, и не хотела видеть его даже в игрушках.
Солдатик - это воин. Воин - это драка. Драка это боль и насилие.
Гриша хочет сказать, что иногда драка - это защита. Лиля хочет сказать, что в цивилизованном обществе достаточно словесных баталий. Это две полярные точки зрения, не совместимые в рамках одной семьи.
- Мы пойдем купаться? - спросил Сема.
- Вода уже остыла, сейчас я горячей подбавлю...
- Мам, а когда первое число?
- Первое число? Хм...Ну, сегодня двадцать третье... Через неделю первое. А что?
- Деда сказал, что если я буду один ходить на балкон, где открыто окно, то он опять всыпет мне по первое число ...
Лиля тяжело вздохнула.
- Деда больше никогда тебе не всыпет. Никогда не ударит. Если это произойдет - обещай! - ты сразу расскажешь мне. Сразу!
Лиля подошла к сыну, присела, строго посмотрела ему в глаза:
- Сема, никогда! Слышишь? Никогда не ходи один на балкон, где открыто окно. Это опасно! Можно упасть вниз. И умереть навсегда. Ты понял?
- Я понял, мама.
- Что ты понял?
- Что нельзя ходить на балкон.
- Правильно! - Лиля улыбнулась, довольная, что смогла донести до сына важный урок. - А почему нельзя?
> И все как один говорят "Он били, и ремнём стегали, и палкой, и розгами, и на горох ставили коленками, и голой на балкон зимой, но хорошо, что так делали, спасибо родителям, воспитали меня хорошо, иначе бы я плохой выросла"
Скорее всего фантазии с целью либо оправдать свои наказания ребёнка, либо что бы их считали хорошими только потому что.
– Мистер Дюбуа! А разве тогда не было полиции? Или судов?
– Тогда было гораздо больше полиции и судов, чем в наше время. И все они были загружены работой выше головы.
– Похоже, я не могу этого понять…
Если бы мальчишка из нашего города совершил что-нибудь хотя бы наполовину такое плохое, и его, и его отца высекли бы при всем честном народе. Но такого просто не было!
Между тем мистер Дюбуа спросил меня:
– А сможете вы дать определение «малолетнего преступника»?
– А-а… Н-ну, это те самые дети. Те, которые избивали людей.
– Неверно.
– А… Почему неверно? Ведь в учебнике сказано…
– Извините. Учебник действительно дает такую формулировку. Но если назвать хвост ногой, то вряд ли он от этого превратится в ногу. «Малолетний преступник» – понятие внутренне противоречивое, однако само это противоречие дает ключ к разрешению проблемы и возможность понять причины провала попыток разрешить эту проблему. Вам приходилось когда-нибудь воспитывать щенка?
– Да, сэр.
– А сумели ли вы отучить его делать лужи в доме?
– Э-э… Да, сэр. В конце концов.
Честно говоря, я с этим промедлил – потому мама и решила, что собак в доме быть не должно.
– Понятно. А когда щенок напускал лужицу, вы злились на него?
– Как? Нет, зачем же. Он ведь еще щенок, он же не знает…
– А что же вы делали?
– Ну, я ругал его, и тыкал носом в лужу, и шлепал.
– Но ведь он не мог понимать ваших слов.
– Конечно, не мог, но он понимал, что я на него сержусь!
– Но вы только что говорили, что не сердились на него.
Мистер Дюбуа иногда просто бесил меня – вот так приводя в замешательство.
– Нет, я только ИЗОБРАЖАЛ, что сержусь! Его ведь нужно было приучать, верно?
– Согласен. Но, объяснив ему, что вы им недовольны, как могли вы быть таким жестоким, что еще и шлепали его? Ведь вы сказали, что бедный звереныш не знал, что делает плохо! И все же причиняли ему боль! Как же вам не стыдно? Может быть, вы – садист?
Я не знал тогда, что такое садист, однако в щенках кое-что понимал!
– Мистер Дюбуа, но ведь иначе – никак! Вы ругаете его, чтобы он знал, что поступил неправильно, тычете его в лужу носом, чтобы он знал, в чем заключается его проступок, и шлепаете, чтобы ему расхотелось впредь так поступать. И шлепать его нужно сразу же – иначе от наказания ничего хорошего не будет; вы его просто запутаете. И даже тогда он с одного раза не поймет; надо следить, и сразу же наказывать его опять, и шлепать немного больнее. И он очень скоро научится. А просто ругать его – только зря языком молоть. Вы, наверное, никогда не воспитывали щенков.
– Почему же, многих. Сейчас я воспитываю гончую. Этим самым методом. Однако вернемся к нашим малолетним преступникам. Наиболее жестокие из них были примерно вашего возраста. А когда начинали свою преступную карьеру – были гораздо младше вас. И вот теперь вспомним вашего щенка. Тех подростков очень часто ловили; полиция производила аресты каждый день. Их ругали? Да, и зачастую очень жестко. Тыкали их носом в содеянное? Лишь изредка. Газеты и официальные учреждения держали их фамилии в секрете – таков был закон во многих штатах для тех, кто не достиг восемнадцати лет. Их шлепали? Ни в коем случае! Многих не шлепали, даже когда они были малышами! Считалось, что порка или другие наказания, причиняющие боль, могут повредить неустойчивой детской психике.
Я подумал, что мой отец, должно быть, никогда не слыхал о такой теории.
– Телесные наказания в школах были запрещены законом, – продолжал мистер Дюбуа. – Порка дозволялась законом лишь в одной маленькой провинции – в Делавере; полагалась она только за несколько преступлений и применялась крайне редко. Она считалась «жестоким и неординарным наказанием». Лично я не понимаю, что плохого в наказании жестоком и неординарном. Хотя судья должен быть, в принципе, милосердным, все равно его приговор обязательно должен причинять преступнику страдания, иначе наказание не будет наказанием. Ведь боль – основной механизм, выработавшийся в нас в течение миллионов лет эволюции! И этот механизм охраняет нас, предупреждая всякий раз, когда что-либо угрожает нашему выживанию. Так почему же общество должно отрицать такой хороший механизм выживания? Но тот период был просто переполнен ненаучной, псевдопсихологической бессмыслицей. И о неординарности: наказание должно выходить из ряда вон, иначе оно не сослужит никакой службы.
Мистер Дюбуа указал пальцем на другого мальчика:
– Вот вы. Что произойдет, если щенка бить каждый час?
– Ну-у! Он, наверное, с ума сойдет!
– Возможно. И уж конечно, ничему не научится. Сколько времени прошло с тех пор, как директор нашей школы в последний раз применял к ученикам розги?
– Ну, я точно не помню… Около двух лет. Тот парень ударил…
– Неважно. Времени прошло достаточно много. Значит, это наказание настолько необычно, чтобы быть значительным, предостерегать и послужить уроком на будущее. Вернемся теперь снова к нашим малолетним преступникам. Очень вероятно, что их не наказывали во младенчестве, известно в точности, что не подвергали порке за преступления. Обычно все происходило в следующем порядке: за первое преступление «предупреждали» – и зачастую вовсе без участия суда. После дальнейших проступков приговаривали к тюремному заключению, но приговор обычно откладывался, и юнец «отпускался на поруки». Такой подросток мог быть несколько раз арестован и приговорен, прежде чем его наконец наказывали. Затем его помещали в тюрьму, вместе с другими такими же, от кого он мог воспринять только новые преступные обычаи. И если он не творил особенных безобразий во время заключения, то приговор ему смягчали и отпускали его на поруки – «давали помиловку», на жаргоне тех времен.
Такие поблажки могли повторяться из года в год, а тем временем подросток преступал закон все чаще, все с большей жестокостью и изощренностью – и всегда совершенно безнаказанно, только со скучноватыми, но вполне комфортабельными отсидками иногда. А затем вдруг наступало восемнадцатилетие, так называемый «малолетний преступник» становился по закону преступником взрослым, и зачастую уже через пару недель сидел в камере, приговоренный к смертной казни за убийство.
Мистер Дюбуа снова указал на меня:
– Вот вы. Допустим, что щенка просто отчитали, не наказывая его, и позволили ему пачкать в доме… Только иногда выставляли за дверь, но вскоре впускали обратно, предупредив на будущее о том, что так делать нельзя. И вот в один прекрасный день щенок вырос во взрослую собаку, так и не отучившись пачкать в доме. Тогда вы хватаете ружье и пристреливаете его. Что скажете по этому поводу?
– Ну, это, по-моему, глупейший способ воспитывать щенка!
– Согласен. Ребенка – тоже. Но – кто же здесь виноват?
– Понятно, не щенок!
– Согласен. Но все же – объясните свою точку зрения.
– Мистер Дюбуа, – поднялась одна из девочек, – но почему? Почему не наказывали детей, когда это было необходимо для них же? И не пороли тех, кто постарше, когда они этого заслуживали? Ведь такое наказание не забудешь никогда. Я имею в виду тех, кто действительно творил безобразия. Почему?
– Не знаю, – нахмурившись, ответил мистер Дюбуа. – За исключением той причины, что использование этого проверенного временем метода внушения понятий об общественном долге и соблюдении законов в сознание молодежи чем-то не устраивало ненаучную, псевдопсихологическую прослойку, именовавшую себя «детскими психологами» или же «социальными служащими». Видимо, им это казалось чересчур примитивным – ведь здесь нужны лишь терпение и твердость, как и при воспитании щенка. Я порой думаю: может быть, им зачем-то были нужны эти беспорядки? Однако непохоже на то; ведь взрослые почти всегда поступают из «высших соображений»: неважно, что из этого выходит.
– Но – боже мой! – сказала девочка. – Мне вовсе не нравится, когда меня наказывают, да и ни одному ребенку это не нравится. Но, когда нужно, мама делала это. Когда однажды меня высекли в школе, мама дома еще добавила. С тех пор прошло уже много лет. И я уверена, что меня никогда не потащат в суд и не приговорят к порке – веди себя как следует, и все будет в порядке. В нашей системе я не вижу ничего неправильного – это гораздо лучше, чем – ох, ужас! – когда за порог не ступить, чтобы не рисковать жизнью!
– Согласен. Юная леди, трагическая ошибочность того, что делали эти люди, заключалась в глубоком противоречии с тем, что они намеревались сделать. У них не было научно обоснованной теории морали. Конечно, различные теории на этот счет у них имелись, и они пытались жить по ним, и над их побуждениями я вовсе не склонен смеяться, но все эти теории были НЕВЕРНЫ – половина их была не более чем благими пожеланиями, а другая половина – просто рационализированным шарлатанством. И чем серьезней они относились к делу, тем дальше были от цели. Они, видите ли, считали, что человек имеет моральный инстинкт.
– Сэр… но это действительно так! По крайней мере, у меня есть…
– Нет, моя дорогая! Вы имеете КУЛЬТИВИРОВАННУЮ совесть, тщательнейшим образом тренированную. У человека нет инстинкта морали, он не рождается с ее чувством. Чувство морали мы приобретаем путем обучения, опыта и тяжелой умственной работы. Те злосчастные малолетние преступники не рождались с чувством морали, так же, как и мы с вами! Но они не имели ни одного шанса выработать его – обстановка не позволяла. Что такое «чувство морали»? Это – усовершенствованный инстинкт самосохранения. Вот он присущ человеку от рождения, из него вытекают все аспекты личности. Все, что противоречит инстинкту самосохранения, рано или поздно уничтожает соответствующую особь и, следовательно, в последующих поколениях не проявляется. Это доказано математически и подтверждается для всех случаев. Инстинкт самосохранения – единственная сила, управляющая всеми нашими поступками.
Ага.
> В фантазиях домашних психолухов всё именно так: рассудительные родители, сохраняя спокойствие, бьют ребёнка ремнём, а ребёнок, прямо как взрослый, всё понимает и больше так не делает.
Ну, ты-то всех психологов за пояс заткнёшь как профи.
> Детей бить нельзя.
Тебя кто-то заставляет?
> Вообще людей бить нельзя.
Я не комментами, а жизненным опытом. Как большинство.
Не, ты в большинство, явно, не входишь.
> Ты как-то очень болезненно воспринимаешь, что очень важная для окружающих котоламповая история, которую ты приволок, не все[м] нравится.
Что-то ты придумал.
Или тебе показалось.
Внимательно посмотри наверх:
[censored]
Заминусовали тему 4 человека, а в плюсе - 146.
Срачь устроили 3 человека - как я предполагаю, не понявшие прочитанное от слова "совсем".
> То есть ты свои комментом предлагаешь поверить в твой богатый жизненный опыт, камрад?
Нет.
Всего лишь показал тебе, что есть альтернативные источники знаний: не чьи-то рассказы (комменты), а личный опыт.
Понимаешь?
> Я тоже плюсанул. Потому что история в 1-м гавно
А, кажется, я понял: ты из комментариев и рассказов камрадов (и не очень) пытаешься набраться опыта.
Не получится.
> Не знал, что так бывает?
И чего тут интересного?
Истеричные выкрики людей, которые не в состоянии понять написанного?
> Это ж сколько в мире на всю башку пизданутых (с).
> Меня отец в моём детстве бил.
> Но адепты живительных пиздюлей сейчас заминусуют мой коммент, ибо он полностью ломает их мировоззрение.
[рукалицо.jpeg]
С чего ты взял, что согласно прочитанному тобой рассказу, здесь собрались "адепты живительных пиздюлей"?
Почему ты решил, что согласно прочитанному тобой рассказу, детей бить обязательно?
Отец ведет машину. Сынишка на заднем сиденье ест яблоко.
— Папа, а почему яблоко темнеет, когда откусишь?
— Понимаешь, сынок,в нашей атмосфере содержится свободный активный кислород. В то же время яблоко содержит железо. Железо вступает в реакцию со свободным кислородом. В результате получается оксид железа, который имеет характерный бурый цвет.
Пауза минуты две.
— Папа, а ты сейчас с кем разговаривал?
Очень прошу - не высказывай своё мнение, а разбери произведение.
Думаю, всем будет интересно что же там за мысли, которые высказаны в 2-3 слоя и говорят что надо бить детей и насилие в семье - хорошо.
На здоровье.
> Так как мне твой жизненный опыт оценить по твоим комментам?
Никак. Только личный опыт.
> На слово тебе поверить?
Никому нельзя верить.
> А вдруг ты по жизни дурак?
Всё может быть.
> Кстати, как ты считаешь, а можно ремня всыпать взрослому?
До сих пор порка в некоторых обществах активно используется по решению суда. [censored]
> То есть является ли допустимым, например, всыпать ремнем своему подчиненному, если он сделал не так как ты сказал или вообще не делает то что ты ему говоришь?
Подчинённые на гражданке получают пиздюлей или наказываются деньгами.
Подчинённые в армии получают пизды или наказываются в судебном/административном порядке.
Странно, что ты задаёшь такие вопросы в 32 года.
Или ты себе10 лет прибавил что бы на фронт попасть?
> И такой вопрос ещё: допустимо ли бить (в воспитательных целях, конечно же) родителям своих детей, если те уже совершеннолетние?
Совершеннолетние дети получают пиздюлей за проступки. Или их сдают в полицию, где их вполне вероятно отпиздят сотрудники.
Зачем их унижать поркой?
Спасибо.
> В этой теме нет ничего для тебя интересного.
В первом комменте всё есть.
Дополнения для альтернативно одарённых в комментах #168 и #262.
> Не пиши сюда больше, вокруг много других, более интересных тем.
Наше - это какое?
> То есть ты своих подчиненных пиздишь, а твоё начальство пиздить тебя?
Почему из двух вариантов (деньги/пиздюли) ты выбрал один?
Я - нет. Никого не бил.
Но при мне получил в челюсть молодой, который запорол изделие, уронив его.
> Понятно, ты считаешь, что унижать можно только детей.
Нет, тебе ничего не понятно.
Каждый раз, когда я читаю твои комментарии и твои вопросы понимаю - ты ничегошеньки не понимаешь.
В принципе.
Не дорос, наверное.
> Российское или, шире, постсоветское. "Некоторые" общества, про которые ты говорил мне неинтересны.
Я уже понял, что твои интересы и знания об окружающем мире очень узки.
> > Я - нет. Никого не бил. > > Что ж так?
Повода не было.
> Вот что мне точно понятно, так это то, что русским языком ты владеешь плохо.
Тебе виднее.
> Сначала ты говоришь, что детей пороть можно, потом что порка -- это унижение и со взрослыми так не надо.
То есть не понимаешь то, что написано в рассказе и то, что я пишу ты, а дурак я.
Замечательно.
> Отсюда логично сделать вывод, что ты считаешь допустимым унижать детей, а взрослых нет.
У тебя как у шизофреника: логические цепочки безупречны, но исходная точка рассуждения наглухо ебанутая.
Ты просто тупо не понимаешь то, о чём рассказ и то, о чём тебе пишу я.
> Но потом, как обычно, оказывается, что ты имел в виду что-то другое и тебя неправильно поняли.
Ничего не "оказывается".
Я с самого начала тебе говорил, что ты не понимаешь ни того, о чём рассказ, ни того, о чём тебе пишу я.
> > Помогает - доказано историей. > > Тебе помогло? Тебя по голове часто били?
Вот!
Яркое подтверждение моим словам.
В первом рассказе ни слова об избиениях ребёнка.
Ни слова о том, что нужно бить детей.
Ты всё сам придумал и теперь ловко споришь с придуманным тобой миром.
Думаю, призыв ещё раз перечитать рассказ излишен.
Дискуссия окончена.
Камрад, вот представь себе, что это нормально - когда старший что-то считает допустимым.
Не ребёнок, который ничего не понимает в жизни, а родитель.
Наказать ребёнка ремнём не равно битью - это видно и из рассказа, и из многочисленных комментов камрадов разумных.
> А я - нет.
Люди - разные.
Дети - разные.
Жизнь у всех - разная.
Беды у всех - разные.
Результаты воспитания у всех - разные.
Рассказ в первом комменте не есть инструкция по применению или оправдание.
Это пример из жизни.
Одной из.
Это жизнь.
> я такого даже в Африке не видел, хотя при мне там местные умудрились шкаф за пол лимона уронить.
Расскажи поподробнее.
> По хорошему бы посадить такого начальника, а работнику компенсацию
По итогам:
1. Работник больше ничего никогда не ронял.
2. Денег за испорченную вещь (стоимостью 5-6 его зарплат) никто не удержал и его не уволили без выходного пособия.
Вывод:
Отпиздюливание вылечило человека от косорукости и никак не повлияло на его финансовое благополучие.
Сейчас, сейчас
И дождались.
Когда уже потеряли надежду. Девять лет ожидания - и вдруг беременность!
Сема был закормлен любовью родителей. Даже слегка перекормлен. Забалован.
Мама Семы - Лиля - детдомовская девочка. Видела много жесткости и мало любви. Лиля любила Семочку за себя и за него.
Папа Гриша - ребенок из многодетной семьи.
Гришу очень любили, но рос он как перекати-поле, потому что родители отчаянно зарабатывали на жизнь многодетной семьи.
Гриша с братьями рос практически во дворе. Двор научил Гришу многому, показал его место в социуме. Не вожак, но и не прислуга. Крепкий, уверенный, себе-на-уме.
Гришины родители ждали Семочку не менее страстно. Еще бы! Первый внук!
Они плакали под окнами роддома над синим кульком в окне, который Лиля показывала со второго этажа.
Сейчас Семе уже пять. Пол шестого.
Сема получился толковым, но избалованным ребенком. А как иначе при такой концентрации любви на одного малыша?
Эти выходные Семочка провел у бабушки и дедушки.
Лиля и Гриша ездили на дачу отмывать дом к летнему сезону
Семочку привез домой брат Гриши, в воскресенье. Сдал племянника с шутками и прибаутками.
Сёма был веселый, обычный, рот перемазан шоколадом.
Вечером Лиля раздела сына для купания и заметила ... На попе две красные полосы. Следы от ремня.
У Лили похолодели руки.
- Семен... - Лилю не слушался язык.
- Да, мам.
- Что случилось у дедушки и бабушки?
- А что случилось? - не понял Сема.
- Тебя били?
- А да. Я баловался, прыгал со спинки дивана. Деда сказал раз. Два. Потом диван сломался. Чуть не придавил Мурзика. И на третий раз деда меня бил. В субботу.
Лиля заплакала. Прямо со всем отчаянием, на какое была способна.
Сема тоже. Посмотрел на маму и заплакал. От жалости к себе.
- Почему ты мне сразу не рассказал?
- Я забыл.
Лиля поняла, что Сема, в силу возраста, не придал этому событию особого значения. Ему было обидно больше, чем больно.
А Лиле было больно. Очень больно. Болело сердце. Кололо.
Лиля выскочила в кухню, где Гриша доедал ужин.
- Сема больше не поедет к твоим родителям, - отрезала она.
- На этой неделе?
- Вообще. Никогда.
- Почему? - Гриша поперхнулся.
- Твой отец избил моего сына.
- Избил?
- Дал ремня.
- А за что?
- В каком смысле "за что"? Какая разница "за что"? Это так важно? За что? Гриша, он его бил!!! Ремнем! - Лиля сорвалась на крик, почти истерику.
- Лиля, меня все детство лупили как сидорову козу и ничего. Не умер. Я тебе больше скажу: я даже рад этому. И благодарен отцу. Нас всех лупили. Мы поколение поротых жоп, но это не смертельно!
- То есть ты за насилие в семье? Я правильно понимаю? - уточнила Лиля стальным голосом.
- Я за то, чтобы ты не делала из этого трагедию. Чуть меньше мхата. Я позвоню отцу, все выясню, скажу, чтобы больше Семку не наказывал. Объясню, что мы против. Успокойся.
- Так мы против или это не смертельно? - Лиля не могла успокоиться.
- Ремень - самый доходчивый способ коммуникации, Лиля. Самый быстрый и эффективный. Именно ремень объяснил мне опасность для моего здоровья курения за гаражами, драки в школе, воровства яблок с чужих огородов. Именно ремнем мне объяснили, что нельзя жечь костры на торфяных болотах.
- А словами??? Словами до тебя не дошло бы??? Или никто не пробовал?
- Словами объясняют и все остальное. Например, что нельзя есть конфету до супа. Но если я съем, никто не умрет. А если подожгу торф, буду курить и воровать - это преступление. Поэтому ремень - он как восклицательный знак. Не просто "нельзя". А НЕЛЬЗЯ!!!
- К черту такие знаки препинания!
- Лиля, в наше время не было ювенальной юстиции, и когда меня пороли, я не думал о мести отцу. Я думал о том, что больше не буду делать то, за что меня наказывают. Воспитание отца - это час перед сном. Он пришел с работы , поужинал, выпорол за проступки, и тут же пришел целовать перед сном. Знаешь, я обожал отца. Боготворил. Любил больше мамы, которая была добрая и заступалась.
- Гриша, ты слышишь себя? Ты говоришь, что бить детей - это норма. Говоришь это, просто другими словами.
- Это сейчас каждый сам себе психолог. Псехолог-пидагог. И все расскажут тебе в журнале "Щисливые радители" о том, какую психическую травму наносит ребенку удар по попе. А я, как носитель этой попы, официально заявляю: никакой. Никакой, Лиль, травмы. Даже наоборот. Чем дольше синяки болят, тем дольше помнятся уроки. Поэтому сбавь обороты. Сема поедет к любимому дедушке и бабушке.
После того , как я с ними переговорю.
Лиля сидела сгорбившись, смотрела в одну точку.
- Я поняла. Ты не против насилия в семье.
- Я против насилия. Но есть исключения.
- То есть если случатся исключения, то ты ударишь Сему.
- Именно так. Я и тебя ударю. Если случатся исключения.
На кухне повисла тяжелое молчание. Его можно было резать на порции, такое тугое и осязаемое оно было.
- Какие исключения? - тихо спросила Лиля.
- Разные. Если застану тебя с любовником, например. Или приду домой, а ты, ну не знаю, пьяная спишь, а ребенок брошен. Понятный пример? И Сема огребет. Если, например, будет шастать на железнодорожную станцию один и без спроса, если однажды придет домой с расширенными зрачками, если ...не знаю...убьет животное...
- Какое животное?
- Любое животное, Лиля. Помнишь, как он в два года наступил сандаликом на ящерицу? И убил. Играл в неё и убил потом. Он был маленький совсем. Не понимал ничего. А если он в восемь лет сделает также, я его отхожу ремнем.
- Гриша, нельзя бить детей. Женщин. Нельзя, понимаешь?
- Кто это сказал? Кто? Что за эксперт? Ремень - самый доступный и короткий способ коммуникации. Нас пороли, всех, понимаешь? И никто от этого не умер, а выросли и стали хорошими людьми. И это аргумент. А общество, загнанное в тиски выдуманными гротескными правилами, когда ребенок может подать в суд на родителей, это нонсенс. Просыпайся, Лиля, мы в России. До Финляндии далеко.
Лиля молчала. Гриша придвинул к себе тарелку с ужином.
- Надеюсь, ты поняла меня правильно.
- Надейся.
Лиля молча вышла с кухни, пошла в комнату к Семе.
Он мирно играл в конструктор.
У Семы были разные игрушки, даже куклы, а солдатиков не было. Лиля ненавидела насилие, и не хотела видеть его даже в игрушках.
Солдатик - это воин. Воин - это драка. Драка это боль и насилие.
Гриша хочет сказать, что иногда драка - это защита. Лиля хочет сказать, что в цивилизованном обществе достаточно словесных баталий. Это две полярные точки зрения, не совместимые в рамках одной семьи.
- Мы пойдем купаться? - спросил Сема.
- Вода уже остыла, сейчас я горячей подбавлю...
- Мам, а когда первое число?
- Первое число? Хм...Ну, сегодня двадцать третье... Через неделю первое. А что?
- Деда сказал, что если я буду один ходить на балкон, где открыто окно, то он опять всыпет мне по первое число ...
Лиля тяжело вздохнула.
- Деда больше никогда тебе не всыпет. Никогда не ударит. Если это произойдет - обещай! - ты сразу расскажешь мне. Сразу!
Лиля подошла к сыну, присела, строго посмотрела ему в глаза:
- Сема, никогда! Слышишь? Никогда не ходи один на балкон, где открыто окно. Это опасно! Можно упасть вниз. И умереть навсегда. Ты понял?
- Я понял, мама.
- Что ты понял?
- Что нельзя ходить на балкон.
- Правильно! - Лиля улыбнулась, довольная, что смогла донести до сына важный урок. - А почему нельзя?
- Потому что деда всыпет мне ремня...