За спиной говорили: ведьма! А в глаза ей смотреть боялись. Персонаж для страшилок детям. Воплощенное слово "старость": истонченный пергамент кожи, паутинка волос под шалью, и лицо в паутине тоже. Нафталиновою вуалью всё живое надёжно скрыто. Налицо только тлен и серость. Всё былое давно забыто - размечталось и расхотелось, истрепалось, истерлось, стухло. Но зачем-то исправно сердце тишину нарушает стуком, не даёт подобраться смерти, отбивает легко все стрелы. И душа ее бьется в клети опостылевшего ей тела.
"Ведьма!", шепчут упрямо в спину, а она шевелит губами, вспоминая малютку-сына, вспоминая старушку-маму. Только в памяти живы тени, жизнь и есть теперь - только память. Там, где холод и запустение, она может легко представить и себя в сарафане с брошкой, и такого живого мужа, череду своих бывших кошек, всех ушедших в туман подружек. Под незримой ее вуалью, едко пахнущей нафталином, ей открыты любые дали, и расходится время клином. В острие того клина - вечность, над которой невластно время. И она расправляет плечи, и встают перед ней все тени тех, кто в вечность давно уплыли.
За спиною, ей шепчут: "ведьма!".
За спиной серебрятся крылья, и тот шёпот по ним бьет плетью.
Сейчас, сейчас
"Ведьма!", шепчут упрямо в спину, а она шевелит губами, вспоминая малютку-сына, вспоминая старушку-маму. Только в памяти живы тени, жизнь и есть теперь - только память. Там, где холод и запустение, она может легко представить и себя в сарафане с брошкой, и такого живого мужа, череду своих бывших кошек, всех ушедших в туман подружек. Под незримой ее вуалью, едко пахнущей нафталином, ей открыты любые дали, и расходится время клином. В острие того клина - вечность, над которой невластно время. И она расправляет плечи, и встают перед ней все тени тех, кто в вечность давно уплыли.
За спиною, ей шепчут: "ведьма!".
За спиной серебрятся крылья, и тот шёпот по ним бьет плетью.