Попасть точно в выбранную цель из гладкоствольного дуэльного пистолета было несколько затруднительно. Об этом, в частности, упоминает Ю.М. Лотман в комментариях к "Евгению Онегину": Противник, метивший в ноги, особенно с дальнего расстояния, то есть поступавший как Онегин, часто попадал в грудь. Даже исключительно опытный дуэлянт Якубович, «метя в ляжку», попал в руку.
> В интернетах встречал мнение, что золоченые стечкины парные дуэльные пистолеты, особенно выделки известных контор, были уделом состоятельных парней и обеспечивали крайне неплохую точность с кучностью.
На фоне дешевых гладкоствольных пистолетов - неплохую. Но при этом надо понимать, что подходить к этому типу оружия с современными мерками и стереотипами нельзя.
> Гладкоствольный дуэльный пистолет - это вообще-то редкость.
Читаем у Лотмана:
Лепажа стволы роковые... — Пистолеты марки парижского оружейника Лепажа считались в ту пору лучшим дуэльным оружием. Дуэльные пистолеты продавались парой в ящике, включавшем также набор приспособлений для литья пуль и заряжения оружия. Такие пистолеты хранились дома на случай дуэли — пользоваться ими не разрешалось. На место дуэли каждый из противников приносил свои пистолеты. Секунданты честным словом свидетельствовали, что оружие ни разу не пристреливалось, затем по жребию выбирались те или иные пистолеты. В случае необходимости повторного обмена выстрелами оружие менялось.
Стволы лепажевских пистолетов снаружи имели вид шестигранников. Внутри оружие было гладкоствольным. В ствол через дуло насыпали порох, заколачивая его пыжом. После этого при помощи молотка и шомпола забивалась пуля. Пистолет был кремневым: кремень, удерживаемый специальным винтом, взводился, на полку — стальной выступ около отверстия в казенной части — насыпался мелкий порох, воспламенявшийся при ударе и зажигавший заряд пороха внутри ствола, что и было причиной выстрела. Заряжал пистолеты один из секундантов под наблюдением другого. Детальность операций по заряжанию и тщательность их описания в строфе XXIX соответствуют отстраненной автоматизированности взгляда наблюдающего Онегина.
> Ни про какую обязаловку вызывать кого-либо на дуэль нигде ничего не встречал
Конечно, обязанности вызывать на дуэль во времена Пушкина не было. Более того, за участие в дуэли можно было понести наказание в виде понижения в чине, отправки в заштатный гарнизон и т.д. Однако дворянские нравы и представления о чести все еще предполагали обязательным качеством готовность смыть обиду кровью (своей или обидчика). При определенных типах темперамента готовность эта демонстрировалась часто и активно, и определенный процент дури имел место быть - например, это отлично показано в "Выстреле" Пушкина. Не ответить на вызов было неприлично и недостойно, особенно в офицерской среде, зато была масса лазеек, которыми охотно пользовались, если дуэлянты не имели действительного намерения пролить чью-то кровушку. Опять же в литературе все описано: дуэль могла быть перенесена на неопределенный срок, отменена из-за несоблюдения правил (именно такой выход Онегин пытался подкинуть Ленскому, выбрав секундантом слугу. Если бы Ленский на это оскорбился, дуэль отменилась бы без ущерба для его репутации), противники могли пострелять в воздух или в землю. Так что до реального членовредительства доходило нечасто.
> О чем я, собственно, и пытаюсь всю дорогу сказать, да.
У тебя получается, что дело было только в дури. А было оно, как водится, сильно по-разному.
> выпадения из какого-то там мифического "круга людей чести"
В 1816 году имел место быть очень показательный инцидент между великим князем Константином Павловичем и польскими офицерами.
Цесаревич во время развода обозлился на двух офицеров 3-го полка за какую-то оплошность и приказал им взять солдатские ружья, встать в строй нижних чинов и маршировать вместе с ними. Офицеры подчинились, но после развода все остальные офицеры этой части подали рапорты на имя командира, в которых отказывались служить с «разжалованными» в солдаты офицерами.
Командир полка расценил этот поступок как протест офицеров против хамства главнокомандующего, но не осмелился доложить цесаревичу, а понадеялся, что все уляжется само собой. Но он ошибся. Бездействие командиров возбудило горячие головы на более дерзновенные поступки. Отличился капитан 3-го полка Велижек. Он явился к генералу Красинскому и обвинил его в бездействии в священном деле защиты офицерской чести. Генерал очень любил своего адъютанта, но приказал посадить его под домашний арест. Цесаревичу опять ни чем не доложили. Вскоре на квартире у арестованного Велижека собрались самые отчаянные и щепетильные в делах чести офицеры 3-го полка и поклялись в знак протеста лишить себя жизни. Свою клятву офицеры исполнили. Капитан Велижек оставил предсмертное письмо, адресованное сестре. Содержание этого письма князь Адам Чарторыйский довел до сведения императора Александра I.
Естественно, о массовом суициде стало известно и цесаревичу. Константин Павлович, судя по всему, был весьма смущен, поскольку сначала приказал генералу Тулинскому в присутствии всего полка извиниться от его имени перед теми двумя офицерами, которым он «преподал урок» на плацу. Генерал в точности исполнил приказание и, чтобы удостовериться, что инцидент исчерпан, обратился к обиженным офицерам с вопросом, удовлетворены ли они извинениями цесаревича. И туг офицер по фамилии Шуцкий заявил, что честь мундира теперь сохранена, но для сохранения личной чести он требует удовлетворения. Обескураженный генерал уточнил:
- Уж не хотите ли вы стреляться с великим князем?
- Да, разумеется, - ответил Шуцкий.
- Вы арестованы, - сказал генерал, - адъютант, возьмите его шпагу и отведите на квартиру.
- Итак, и мой час настал, и я последую за моими честными товарищами, но, к сожалению, умру, не получив удовлетворения, - заключил разговор Шуцкий.
Шуцкий не бравировал, и хотя к нему была приставлена охрана, он все же уличил момент и повесился на собственном галстуке. К счастью, охрана вовремя спохватилась и вынула строптивого офицера из петли.
Можно представить, в какой щекотливой ситуации оказался Константин Павлович, когда узнал, что Шуцкий пытался покончить с собой, не надеясь получить сатисфакции.
В сопровождении своего гофмаршала Куруты цесаревич отправился к оскорбленному офицеру, помещенному после попытки суицида на гауптвахту. Там было приказано собраться всем офицерам 3-го полка. В их присутствии великий князь обратился к Шуцкому со словами:
- Вы объявили, что желаете стреляться со мной. Генерал Тулинский арестовал вас и тем не исполнил моего поручения так, как я того желал. Я явился сюда, чтобы исполнить ваше желание; смотрите на меня не как на брата вашего монарха, не как на генерала, а как на товарища, который очень сожалеет, что оскорбил такого хорошего офицера. Все мои дела в порядке, и генерал Курута получил мои указания, на случай моей смерти, как распорядиться всем тем, что я желал бы устроить.
Казалось бы, счастливый случай предоставлял Шуцкому попытаться защитить свою честь и избавить всех своих соотечественников от гнета самодура и психопата. Но нет. Благородный поступок деспота настолько обескуражил униженного и оскорбленного, что тут же он забыл о четырех самоубийцах из числа сослуживцев и даже о собственных конвульсиях в петле из галстука и стал уверять цесаревича, что теперь полностью удовлетворен.
Великий князь понял, что выиграл, и стал настаивать на поединке. Тут уж подключились все присутствующие офицеры и стали уверять главнокомандующего, что это недопустимо и что все удовлетворены. Тогда цесаревич потребовал от Шуцкого в доказательство искренности примирения, по русскому обычаю, обняться и поцеловаться в губы.
Сейчас, сейчас
Попасть точно в выбранную цель из гладкоствольного дуэльного пистолета было несколько затруднительно. Об этом, в частности, упоминает Ю.М. Лотман в комментариях к "Евгению Онегину": Противник, метивший в ноги, особенно с дальнего расстояния, то есть поступавший как Онегин, часто попадал в грудь. Даже исключительно опытный дуэлянт Якубович, «метя в ляжку», попал в руку.