)
Помню как в школе заставляли наизусть заучивать"через четыре года здесь будет город сад".
По школьной молодости конечно вызывало раздражение выучить и рассказать от и до.
А вот недавно,по прошествии ...в общем очень многих лет перечитал...
Это были люди.Нет не так-ЛЮДИ! Днепрогэс,Магнитогорск.Да что там.Просто невозможно всё перечислить."Гвозди бы делать из этих людей-не было б в мире крепче гвоздей."
p.s.И тут главное самим не превратиться в ржавчину,что разъедает достояние наших отцов и дедов.
БУМАЖНЫЕ УЖАСЫ
(ОЩУЩЕНИЯ ВЛАДИМИРА МАЯКОВСКОГО)
Если б
в пальцах
держал
земли бразды я,
я бы
землю остановил на минуту:
— Внемли!
Слышишь,
перья скрипят
механические и простые,
как будто
зубы скрипят у земли? —
Человечья гордость,
смирись и улягся!
Человеки эти —
на кой они лях!
Человек
постепенно
становится кляксой
на огромных
важных
бумажных полях.
По каморкам
ютятся
людские тени.
Человеку —
сажень.
А бумажке?
Лафа!
Живет бумажка
во дворцах учреждений,
разлеглась на столах,
кейфует в шкафах.
Вырастает хвост
на сукно
в магазине,
без галош нога,
без перчаток лапа.
А бумагам?
Корзина лежит на корзине,
и для тела «дел» —
миллионы папок.
У вас
на езду
червонцы есть ли?
Вы были в Мадриде?
Не были там!
А этим
бумажкам,
чтоб плыли
и ездили,
еще
возносят
новый почтамт!
Стали
ножки-клипсы
у бывших сильных,
заменили
инструкции
силу ума.
Люди
медленно
сходят
на должность посыльных,
в услужении
у хозяев — бумаг.
Бумажищи
в портфель
умещаются еле,
белозубую
обнажают кайму.
Скоро
люди
на жительство
влезут в портфели,
а бумаги —
наши квартиры займут.
Вижу
в будущем —
не вымыслы мои:
рупоры бумаг
орут об этом громко нам —
будет
за столом
бумага
пить чаи́,
человечек
под столом
валяться скомканным.
Бунтом встать бы,
развить огневые флаги,
рвать зубами бумагу б,
ядрами б выть...
Пролетарий,
и дюйм
ненужной бумаги,
как врага своего,
вконец ненавидь.
[1927]
Моё любимое у Маяковского. Наизусть помню со школы. Гениальный поэт.
> "Я себя под Лениным чищу..."
> (на смерть Маяковского)
>
> Ты себя под Лениным чистил,
> душу, память и голосище,
> и в поэзии нашей нету
> до сих пор человека чище.
>
> Ты б гудел, как трехтрубный крейсер,
> в нашем общем многоголосье,
> но они тебя доконали,
> эти лили и эти оси.
>
> Не задрипанный фининспектор,
> не враги из чужого стана,
> а жужжавшие в самом ухе
> проститутки с осиным станом.
>
> Эти душечки хохотушки,
> эти кошечки полусвета,
> словно вермут ночной, сосали
> золотистую кровь поэта.
>
> Ты в боях бы её истратил,
> а не пролил бы по дешевке,
> чтоб записками торговали
> эти траурные торговки.
>
> Для того ль ты ходил, как туча,
> медногорлый и солнцеликий,
> чтобы шли за саженным гробом
> поскучневшие брехобрики?!
>
> Как ты выстрелил прямо в сердце,
> как ты слабости их поддался,
> тот, которого даже Горький
> после смерти твоей боялся?
>
> Мы глядим сейчас с уваженьем,
> руки выпростав из карманов,
> на вершинную эту ссору
> двух рассерженных великанов.
>
> Ты себя под Лениным чистил,
> чтобы плыть в революцию дальше.
> Мы простили тебе посмертно
> револьверную ноту фальши.
>
> Ярослав Смеляков
Апиридил!!!
А если серьезно, то Смеляков похоже разгадал причину самоубийства Маяковского.
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - кто-то хочет, чтобы они были?
Значит - кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит -
чтоб обязательно была звезда! -
клянется -
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
"Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!"
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
И да. Чтобы не было
в цитатах вранья -
Слов неправдивых и коверканья их
ловкого.
Приведи, будь любезен,
В постах моих,
Хоть строчку,
Хоть одну,
Владимира
Маяковского.
Как смертникам жить им до утренних звезд,
И тонет подвал, словно клипер.
Из мраморных столиков сдвинут помост,
И всех угощает гибель.
Вертинский ломался, как арлекин,
В ноздри вобрав кокаина,
Офицеры, припудрясь, брали Б-Е-Р-Л-И-Н,
Подбирая по буквам вина.
Первое - пили борщи Бордо,
Багрового, как революция,
В бокалах бокастей, чем женщин бедро,
Виноградки щипая с блюдца.
Потом шли: эль, и ром, и ликер -
Под маузером всё есть в буфете.
Записывал переплативший сеньор
Цифры полков на манжете.
Офицеры знали - что продают.
Россию. И нет России.
Полки. И в полках на штыках разорвут.
Честь. (Вы не смейтесь, Мессия.)
Пустые до самого дна глаза
Знали, что ночи - остаток.
И каждую рюмку - об шпоры, как залп
В осколки имперских статуй.
Вошел
человек
огромный,
как Петр,
Петроградскую
ночь
стряхнувши,
Пелена дождя ворвалась с ним.
Пот
Отрезвил капитанские туши.
Вертинский кричал, как лунатик во сне:
"Мой дом - это звезды и ветер...
О черный, проклятый России снег -
Я самый последний на свете..."
Маяковский шагнул. Он мог быть убит.
Но так, как берут бронепоезд,
Воздвигнулся он на мраморе плит
Как памятник и как повесть.
Он так этой банде рявкнул: "Молчать!" -
Что слышно стало:
пуст
город.
И вдруг, словно эхо, в дале-е-еких ночах
Его поддержала "Аврора".
Сейчас, сейчас