По поводу рыбок и поднятой вокруг них волны.
Каждый раз когда я вижу падшую женщину или девушку (такое, к сожалению, перестало быть редкостью в наши порнографические времена), не могу отделаться от мысли: что об этом думает её отец?
Знает ли он? Видит ли?
Ведь нет и не может быть страшнее муки для отца, чем видеть и знать.
Ведь только расставшись с отцом, потеряв отца, в прямом или переносном значении, дочь могла бы сорваться, махнуть на себя рукой, поставить на себе крест.
Но значит, что-то же случилось с отцом, раз он допустил, раз не уберег, раз не защитил?
И я представляю эти тысячи и тысячи безработных, спившихся, покалеченных, погибших, сидящих отцов, — незнакомых и попадавшихся мне на журналистском пути. И эти отцы, в свою очередь, тоже являются чьими-то детьми. И если хорошенько отмотать порнофильм назад, то еще можно, наверное, докрутить до пионерских и октябрятских фотографий, до одинаковой школьной формы и невинных, улыбающихся, ничего не подозревающих лиц.
И тогда нельзя не задаться вопросом — как и почему эти лица превратились в фотографии анфас и профиль из уголовных дел, в гравировку могильных плит? Кто-то же банкротил заводы, разрушал города, отправлял умирать и убивать?
И тогда, наблюдая за сервировкой очередной выбросившейся на берег рыбки, подобранной и подаваемой теперь к богатому столу, я не могу отвести глаз от трёх плотоядных толстяков, которые так ценят свежие морепродукты, что и сами давно уже превратились в холоднокровных осьминогов.
И тогда я жалею, что под рукой нет гарпуна.
И радуюсь, что у меня нет дочери.
И гоню прочь развязную мелодию старой песни.
Сейчас, сейчас
Каждый раз когда я вижу падшую женщину или девушку (такое, к сожалению, перестало быть редкостью в наши порнографические времена), не могу отделаться от мысли: что об этом думает её отец?
Знает ли он? Видит ли?
Ведь нет и не может быть страшнее муки для отца, чем видеть и знать.
Ведь только расставшись с отцом, потеряв отца, в прямом или переносном значении, дочь могла бы сорваться, махнуть на себя рукой, поставить на себе крест.
Но значит, что-то же случилось с отцом, раз он допустил, раз не уберег, раз не защитил?
И я представляю эти тысячи и тысячи безработных, спившихся, покалеченных, погибших, сидящих отцов, — незнакомых и попадавшихся мне на журналистском пути. И эти отцы, в свою очередь, тоже являются чьими-то детьми. И если хорошенько отмотать порнофильм назад, то еще можно, наверное, докрутить до пионерских и октябрятских фотографий, до одинаковой школьной формы и невинных, улыбающихся, ничего не подозревающих лиц.
И тогда нельзя не задаться вопросом — как и почему эти лица превратились в фотографии анфас и профиль из уголовных дел, в гравировку могильных плит? Кто-то же банкротил заводы, разрушал города, отправлял умирать и убивать?
И тогда, наблюдая за сервировкой очередной выбросившейся на берег рыбки, подобранной и подаваемой теперь к богатому столу, я не могу отвести глаз от трёх плотоядных толстяков, которые так ценят свежие морепродукты, что и сами давно уже превратились в холоднокровных осьминогов.
И тогда я жалею, что под рукой нет гарпуна.
И радуюсь, что у меня нет дочери.
И гоню прочь развязную мелодию старой песни.
Константин Сёмин