Белая церковь. август 1941 г. документы (I)

I. Показания Фридриха Либе перед земельным судом, Франкфурт, 14 июня 1965 г.
Меня зовут Фридрих Вильгельм Либе. Я — биолог. Мне известно, что такое показания под присягой и каковы уголовно-правовые последствия дачи ложных показаний. Я служил в авиационной группе связи особого назначения 13 и находился в 1941 году в Белой Церкви. Я был кандидатом в офицеры и кандидатом в чиновники старшего ранга.
С моим подразделением я находился в Белой Церкви с середины июля по середину-конец августа. Я знаю точно, что 15 августа мы еще были в Б[елой] Ц[еркви]. Конкретно я могу вспомнить разговор с товарищами про то, что солнце уже не дает загара, и постепенно приходит осень. Мы были настолько загорелыми, что солнце не могло сделать нашу кожу еще более коричневой. Мы располагались в здании института наследственной биологии. Я еще тогда беседовал с профессором института об изменении наследственных факторов, потому что это меня интересовало. Я как раз вспомнил, что тогдашний военврач был из Бад-Мергентхайма. Я вместе с ним ходил по институту, чтобы найти запчасти для рентгеновского аппарата.
Когда нам нечего было делать, мы по вечерам шатались по окрестностям. Я помню, что как-то вечером шел мимо территории казарм с задней стороны. Я увидел часового, стоящего перед маленьким домиком. Насколько я могу вспомнить, с примкнутым штыком. Это был эсэсовец, совсем не старик, лет 26. Часовой стоял у угла домика. Неподалеку от него сидели три молодые девушки. Одна из них справляла нужду, мне бросилось это в глаза. То, что часовой охранял эту девушку, пока она оправлялась, да еще с примкнутым штыком, было дико смешным. Девушки еще смеялись и хихикали. Часовой обратился ко мне и сказал: "Вам туда нельзя, здесь проводится казнь". В ответ я рассмеялся и сказал, показав на девушек: "Их что ли?" Я думал, он ответит, что девушки не имеют к этому никакого отношения. Но он сказал лишь: "Вам позволено смотреть". Я ответил: "Благодарю покорно" и развернулся.
Но мысли об этой казни меня не отпускали, и я пошел посмотреть, что происходит. Место казни было огорожено стеной, вход к нему преграждали высокие решетчатые ворота, которые были заперты. Поэтому внутрь я уже не смог зайти. Вместе с другими солдатами и гражданскими я остался стоять перед воротами и видел место расстрела через решетку. Оно находилось примерно в 80 метрах. Я видел, что перед глубокой ямой стояли около 9 девушек или женщин. Они стояли на коленях лицом к яме. Следующие 9 девушек ждали перед домиком, перед которым тогда оправлялась та девушка и который охранялся часовым-эсэсовцем. Что мне особенно бросилось в глаза — спокойствие и дисциплина этих людей. За девушками, стоявшими на коленях перед ямой стояли стрелки, по два на девушку. Это были эсэсовцы. По приказу начальника они стреляли из винтовок в головы казнимым, которые, когда в них попадали пули, падали в яму. Порой они сталкивались. Порой можно было видеть, как разлетаются куски черепа. То было ужасная картина. Я могу вспомнить, что эсэсовский начальник подошел к яме и начал стрелять туда из автомата. Он прошел сначала по длинной стороне ямы, а потом по короткой. Сначала он стоял у короткой стороны, справа. Оттуда он давал приказы открывать огонь. В петлицах этого эсэсовца, насколько я помню, было 3 звезды и полоска. Крупный мужчина, думаю, лет 35.
После того как после казни открыли ворота, я подошел к яме. Вокруг могилы в некоторых местах собрались лужи крови. В могилу я не спускался. Она была примерно 7-8 метров длиной, 2 с четвертью метра шириной, и на глазок изначально метра 4 глубиной. В тот день, когда я туда заглянул до края ямы оставалось еще 2 с половиной метра. Трупы в могиле лежали слоями один на другом. Они были присыпаны землей. Когда я стоял у могилы, этот эсэсовец с 3 звездами и полоской, еще ходил вокруг могилы и делал контрольные выстрелы. В тот первый вечер я увидел казнь примерно 162 человек, совершенную описанным мной образом. Всегда расстреливалось по 9 человек, а следующие 9 должны были ждать, когда поведут их. Идущие к могиле расстреливаемые были похожи на процессию. Они шли колонной, при этом каждый должен был положить руки на плечи впереди идущего. На смерть они шли спокойно, сохраняя самообладание. За все время, что я наблюдал за подобными казнями, я видел лишь двух плачущих женщин. Для меня это было непостижимо.
После того первого вечера я часто ходил мимо того места. Казни совершались всегда около 6 часов вечера. Я провел в Б[елой] Ц[еркви] около 6 недель и сам видел примерно 6 казней, о других я слышал, когда товарищи возвращались домой и говорили: "Опять стреляют". В ходе тех 6 казней, за которыми я наблюдал, было расстреляно в сумме где-то 800-900 человек. Взгляду представала все время одна и та же картина. Больше сосредотачиваешься на жертвах, а не на стрелках. По сей день картина стоит у меня перед глазами. То, как жертвы падали в яму, выглядело столь необычно. Они не просто постепенно опрокидывались, а порой раскачивались, порой они падали в яму порознь, кто раньше, кто позже. У меня у самого хранился кусочек кожи головы, на котором были волосы с проседью. Я нашел его недалеко от ямы в тот первый вечер. Расстреливались преимущественно женщины. Насколько я могу вспомнить, я видел двух детей. Это были мальчики. […]
Смотреть на это меня тогда заставляло не любопытство, а неверие в то, что такое вообще может происходить. Мои товарищи тоже были охвачены ужасом, которым веяло от этого дела. Солдаты и так были в курсе расстрелов, и я могу вспомнить, рассказ одного из моих подчиненных, что в Луцке ему и самому разрешили пострелять. Стрелял ли он я не знаю, я запретил своим подчиненным участвовать в расстрелах. Нельзя не упомянуть, что все солдаты в Б[елой] Ц[еркви] знали о происходящем. Каждый вечер, пока я там был, можно было слышать стрельбу, хотя поблизости не было и тени врага.

II. Донесение военных священников Эрнста Тевеса и Герхарда Вльчека, 21 августа 1941 г.
По требованию сообщаем 295 пехотной дивизии следующее:
20 августа 1941 года в 15 часов мы услышали от немецкого солдата, что поблизости от нашего жилища большое количество детей заперто в невыносимых условиях и частично находится уже при смерти, этих детей охраняет украинский часовой. Так как мы заподозрили, что речь идет о самоуправстве украинцев, мы немедленно направились туда.
Мы обнаружили, что в две маленькие комнаты втиснуто примерно 90 детей, невообразимо грязных. Их стоны были слышны даже в окрестностях. Часть детей, прежде всего младенцы, были совершенно измождены и практически не подавали признаков жизни. Немецкие часовые или надзиратели отсутствовали, на посту стоял лишь один украинец с винтовкой. Немецкие солдаты беспрепятственно проходили, чтобы посмотреть на происходящее и выражали возмущение этими кошмарными обстоятельствами.
Так как эти события имели место в зоне ответственности вермахта и тем самым должны были нанести урон авторитету вермахта, мы немедленно направились в ортскомендатуру и доложили о происшествии.

III. Донесение дивизионного священника Иозефа Ройсса, 20 августа 1941 г.
295-й пехотной дивизии сообщаю: Сегодня во второй половине дня, около 14.30, к евангелическому дивизионному священнику и ко мне пришли военные священники Тевес и Вильчек, военный госпиталь 4/607, и сообщили следующее: Немецкие солдаты обратили их внимание на то, что в одном доме в невыносимых условиях заперты еврейские дети в возрасте от нескольких месяцев до 5 или 6 лет, чьи родители будто бы расстреляны; их охраняет украинская самооборона. В окрестностях дома постоянно слышны стоны детей. Тогда они сами отправились туда, нашли подтверждение этому факту, но не увидели военнослужащих ни вермахта, ни других ведомств, которые бы здесь ответственно заботились о порядке или осуществляли охрану. Лишь в качестве зрителей присутствовал ряд немецких солдат, выразивших свое негодование этими обстоятельствами. Они попросили нас сообщить об этом деле по инстанции.
Чтобы можно было составить точное донесение (описанный инцидент порождал подозрение, что речь идет о самоуправстве украинской милиции), я в сопровождении обоих военных священников и евангелического дивизионного священника, старшего священника вермахта Корнмана, пошел в этот дом и обнаружил следующее:
Во дворе перед домом, где были отчетливо слышны плач и стоны детей, находился часовой украинской милиции с винтовкой, ряд немецких солдат и несколько молодых украинских девушек. Мы сразу беспрепятственно прошли в дом и обнаружили в двух комнатах около 90 (я произвел подсчет) детей в возрасте от нескольких месяцев до 5, 6 или 7 лет. Какого-либо немецкого надзора со стороны вермахта или другого немецкого ведомства не было.
Некоторое количество немецких солдат, среди них унтер-офицер санитарной службы, при нашем приходе осматривали условия содержания детей. Кроме того, как раз подошел полевой жандарм из ортскомендатуры или фельдкомендатуры, который сказал, что он пришел лишь чтобы расследовать случай грабежа, будто бы совершенного часовым украинской милиции. Обе комнаты, в которых размещались дети - к ним примыкала пустая третья - были в невообразимо грязном состоянии. Дети лежали или сидели на полу, который был покрыт их нечистотами. Мухи сидели большей частью на ногах и животах частично полуодетых детей. Несколько детей постарше (2,3,4 года) соскребали со стен известку и ели её. Двое мужчин, по внешнему виду евреи, пытались убрать в комнатах. Воздух был ужасно спертым, маленькие дети, особенно те, которым было лишь несколько месяцев, постоянно стонали и плакали. Глядевшие на это солдаты, также как и мы, были потрясены этими невероятными условиями и выражали свое сильное негодование. В другом помещении, попасть в которое можно было через окно одной из детских комнат, находилось некоторое количество женщин и больших детей, кажется, евреи. В это помещение я не входил В еще одной комнате были заперты несколько женщин, среди них женщина с маленьким ребенком на руках; по словам часового - украинского юноши в возрасте 16-17 лет, вооруженного палкой, - относительно них будто бы еще не было установлено, евреи ли они.
Когда мы вернулись во двор, там шел спор между вышеупомянутым полевым жандармом и украинским часовым, который охранял дом; часовой подозревался в грабеже, а также он уничтожил несколько удостоверений, которые немецкие военные ведомства выдали другим украинцам (речь шла о нескольких женщинах). На земле еще валялись обрывки. Полевой жандарм разоружил украинского часового, велел его увести и удалился сам. Присутствовавшие во дворе немецкие солдаты рассказали нам, что они здесь расквартированы (в доме поблизости) и со второй половины вчерашнего дня слышат беспрерывный плач детей. Под вечер вчерашнего дня уже уехали 3 грузовика с детьми. При этом присутствовал чиновник СД. Шофер грузовика им рассказал, что это дети уже расстрелянных евреев и евреек, которых теперь также повезли на расстрел, расстреливает детей украинская милиция. Находящиеся в доме дети также должны быть расстреляны. Солдаты выражали сильнейшее негодование условиями, в которых находились дети; один из них еще упомянул, что у него самого дома дети. Так как не было никакого немецкого надзора, я с целью предотвратить разговоры об условиях содержания детей потребовал от солдат, чтобы больше никто не входил в дом, особенно местное население. Тем временем комнаты с детьми осмотрел неизвестный мне старший врач вермахта и заявил мне, что срочно необходимо доставить туда воду; условия таковы, что следует считаться с опасностью вспышки эпидемии.
Так как дом и дети не имеют немецкой охраны или надзора и тамошние условия в любое время могут осматривать немецкие солдаты - как это уже происходило и вызывало негодование и критику, - я докладываю об этом деле моей вышестоящей инстанции.

IV. Донесение дивизионного священника Вильгельма Корнмана, 21 августа 1941 г.
295-й пехотной дивизии передаю следующее донесение: вчера (20.8.) около 15 часов ко мне и католическому священнику пришли военные священники из местного военного госпиталя и сообщили, что поблизости, примерно в 500 метрах, на верхнем этаже дома находится 80-90 детей, от младенцев до школьного возраста, ор и стоны которых были слышны по всей округе. Так как они находились там уже 24 часа, это сильно мешало солдатам, расквартированных в соседних домах, отдыхать ночью. От этих солдат оба военных священника и узнали о наличии детей. С обоими военными священниками и моим католическим коллегой я направился в соответствующий дом и обнаружил там в двух комнатах детей, частично лежащих и сидящих в собственных нечистотах. Прежде всего там не было ни капли воды, из-за чего дети при жаре очень страдали.
Охранял их внизу украинский милиционер, от него мы узнали, что речь идет о еврейских детях, чьи родители расстреляны.
Около часового стояла группа немецких солдат, у угла дома другая группа, обе не без возбуждения обсуждали то, что они видят и слышат. Так как я считал абсолютно нежелательным то, что такие дела творятся на глазах у всех, я доложил об этом.
Оба военных священника были из военного лазарета 4/607, их звали Вильчек (еванг.) и Тевес (катол.)

V. Доклад начальника оперативного отдела 295 пехотной дивизии Хельмут Гроскурта, 21 августа 1941 г.
Доклад о событиях в Белой Церкви 20 августа 1941 г.
20.8. около 16.00 ко мне явились оба дивизионных священника и рапортовали, что в одном из домов города находится около 90 еврейских детей, которые уже около 24 часов заперты без всякой пищи и воды. Получив сообщение от священников военного госпиталя, они ознакомились с условиями, которые являются невыносимыми. Попытка побудить ортскоменданта вмешаться не имела успеха. Дивизионные священники сообщили, что ситуацию необходимо срочно исправить, ттак как многочисленные солдаты осматривают дом, и антисанитарные условия чреваты опасностями, что подтвердил и старший врач госпиталя.
В связи с этим сообщением я в 16.30 с офицером для поручений старшим лейтенантом Шпёрхазе, дивизионным священником д-ром Ройссом и переводчиком зондерфюрером Тишуком [Пыщуком] отправился в дом, который находится в переулке, примерно в 50 метрах от улицы. Дом был виден с улицы, слышался плач детей. Во дворе находилось около 20 унтер-офицеров и рядовых. Часового перед домом не было. Во дворе без дела стояли несколько вооруженных украинцев. Дети лежали на подоконниках, окна были закрыты. В коридоре на втором этаже стоял украинский часовой, немедленно открывший дверь в комнаты, в которых находились дети. В трех смежных помещениях находился еще один украинский часовой. В комнатах содержалось около 90 детей и несколько женщин. В самой задней комнате, в которой лежали почти исключительно младенцы, женщина производила уборку. В остальных комнатах царила неописуемая грязь. Вокруг лежали тряпки, пеленки, нечистоты. Бесчисленные мухи покрывали частично голых детей. Почти все дети плакали или стонали. Вонь была невыносимой. Одна говорящая по-немецки женщина утверждала, что она совершенно невиновна, никогда не интересовалась политикой и не является еврейкой. Тем временем пришел обершарфюрер СД, которого я спросил, что должно произойти с детьми. Он сказал, что родные детей расстреляны и что дети также должны быть устранены. Не высказывая своего мнения, я отправился в ортскомендатуру и потребовал от коменданта объяснений. Он заявил, что не несет ответственности и не имеет возможности повлиять на мероприятия СД, о которых ему известно. Он предложил обсудить ситуацию с фельдкомендантом, подполковником Ридлем. Я отправился к нему в сопровождении ортскоменданта и офицера для поручений. Фельдкомендант заявил, что начальник зондеркоманды у него побывал, информировал его о своем задании, и оно выполняется с ведома фельдкоменданта. На распоряжения, отдаваемые оберштурмфюрером, он не имеет никакого влияния. Я спросил фельдкоменданта, считает ли он, что оберштурмфюрер имеет приказ высшей инстанции устранять также и детей, - мне об этом ничего не известно. Фельдкомендант возразил, что он убежден в правильности и необходимости этого приказа. Тогда я потребовал оцепить дом так, чтобы войска не имели возможности наблюдать за происходящим, которое уже вызвали сильное недовольство в войсках, так как расквартированные поблизости солдаты всю ночь слушали плач детей. Далее я потребовал, чтобы вывоз на расстрел был произведен незаметно. Я заявил, что готов предоставить в распоряжение солдат дивизии, если караула фельдкомендатуры будет недостаточно. Далее я заявил, что немедленно информирую группу армий для получения решения, следует ли продолжать расстрел детей. (Часть детей по сведениям фельдкоменданта уже была устранена днем ранее украинской милицией по распоряжению СД). Фельдкомендант выразил согласие с этим планом и подчеркнул, что командир дивизии является старшим гарнизонным начальником и может отдавать все необходимые приказы. Пока не поступит решение группы армий он задержит осуществление дальнейших мероприятий, но ему срочно требуется письменный приказ. Я принял решение приостановить мероприятия, так как считал, что вывоз детей состоится лишь в вечерние часы, а к этому времени будет получено решение группы армий. Мне было ясно, что приостановка мероприятий должна привести к осложнениям с политическими ведомствами, чего я хотел всячески избежать. Но фельдкомендант заявил, что вывоз детей состоится очень скоро. Тогда я распорядился, чтобы фельдкомендант сообщил начальнику зондеркоманды, что он должен отложить вывоз до решения группы армий. Сам я не хотел идти к начальнику зондеркоманды, чтобы как можно быстрее связаться с группой армий. Я полагал, что, учитывая принципиальное значение этого вопроса, группа армий должна быть немедленно информирована, а сама дивизия не может принять решение. Начальник оперативного отдела штаба группы армий, с которым я немедленно связался, заявил, что делом должна заниматься 6 армия. С начальником оперативного отдела штаба армии долго не удавалось связаться. Решение командующего армией он смог получить только вечером. Тем временем ко мне явился оберштурмфюрер Хёфнер, начальник зондеркоманды, и потребовал подтверждения переданного ему приказа дивизии. Он попросил дать приказ письменно. Я отказал, заметив, что в ближайшее время поступит окончательный ответ. Он заявил менее воинственным тоном, что об этом распоряжении должен доложить своему начальнику. У него есть четкий приказ осуществить мероприятия. На это я заявил, что настаиваю на своем распоряжении и в случае необходимости силой добьюсь его выполнения. Я еще раз недвусмысленно пояснил, что мне известны указания политических ведомств, но в интересах поддержания воинской дисциплины я должен требовать, чтобы мероприятия проводились надлежащим образом. Следует дождаться решения армии.
В 19.00 я доложил командиру дивизии об инциденте и принятых до сих пор мерах, которые он одобрил.
Около 20.00 поступило решение армии, гласящее, что дальнейшее осуществление мероприятий следует отложить. Тем временем под вечер один грузовик уже был загружен детьми и стоял у дома. Офицер для поручений немедленно информировал фельдкоменданта, а также вызвал оберштурмфюрера в штаб дивизии, где я передал ему указание армии. Офицер штаба дивизии проконтролировал выполнение приказа, а также оцепление, приказ об установке которого уже отдал фельдкомендант. В это оцепление частично были поставлены вооруженные украинцы без документов. Они были заменены немецкими солдатами. Фельдкомендант тем временем позаботился о воде и хлебе для детей.
21.08 около 11.00 для совещания, собрать которое приказала армия, прибыл капитан Лулей (офицер абвера при 6 армии) с штандартенфюрером Блобелем и оберштурмфюрером Хёфнером. Совещание было проведено у фельдкоменданта. Капитан Лулей перед прибытием в дивизию произвел осмотр местности, но в дом и в помещения с детьми не входил.
Я изложил требование дивизии и особо подчеркнул, что вмешательство дивизии было вызвано исключительно способом осуществления. Штандартенфюрер и оберштурмфюрер признали технические недостатки и заявили, что при нынешнем положении дел надо найти способ быстрого решения вопроса. Они собственно теперь не в состоянии осуществить запланированный расстрел. Фельдкомендант отметил, что первыми рапорт подали дивизионные священники. На это капитан Лулей сказал, что хотя он лютеранин, однако считает, что священникам лучше бы заботиться о духовном окормлении солдат. Из формы и содержания высказываний как фельдкоменданта, так и капитана Лулея следовало, что они, во-первых, ставят под сомнение правдивость дивизионных священников, во-вторых, что рассматривают инцидент как "вынюхивание, чтобы что-нибудь найти". Они считают сообщение преувеличением, а вмешательство дивизионных священников объясняют любопытством. Штандартенфюрер на это ничего не сказал. На это возмутительное подозрение я вместе с офицером для поручений возразил, что дивизионные священники прежде всего подумали, что речь идет о самоуправстве украинцев, которые уже однажды в Золочеве заставили дивизию вмешаться. Затем в ходе совещания фельдкомендант попытался перевести обсуждение в мировоззренческое русло и обсудить основополагающие вопросы. Он заявил, что уничтожение еврейских женщин и детей считает крайне необходимым, все равно в какой форме оно проводится. Он многократно подчеркнул, что вмешательство дивизии без нужды задержали устранение детей на 24 часа. К этому мнению присоединился штандартенфюрер и добавил, что будет лучше, если подразделение, которое занималось вынюхиванием, само и произведет расстрелы, а офицеры, которые задержали осуществление мероприятия, сами возьмут на себя командование. Я в спокойной форме отверг эту идею, не давая ей оценку, так как хотел избежать перехода на личности. При обсуждении мер, которые следовало предпринять, штандартенфюрер заявил, что командующий армией признает необходимость устранения детей и хочет его осуществить, так как в данном случае этим мероприятиям уже дан ход. То, что мнение командующего именно таково, мне уже подтвердил начальник разведотдела 6 армии.
Затем обсуждались подробности осуществления расстрелов. Они должны быть произведены до вечера 22.8. Я в обсуждении этих деталей не участвовал. Требуемые мной мероприятия по изоляции войск будут осуществлены.
После совещания капитан Лулей доложил командиру дивизии о его результатах.
Заключительные замечания.
1. Войска воспитаны своими командирами в чисто солдатском духе, согласно которому насилия и жестокости по отношению к безоружному населению следует избегать. Они целиком и полностью разделяют строжайшие меры против подпольщиков. Но в данном случае речь идет о мероприятиях против женщин и детей, которые ни в чем не отличаются от зверств противника, а о последних постоянно становятся известно войскам. Нельзя избежать того, что об этих событиях будет сообщено на родину и что это будет там сравниваться со зверствами во Львове. Войска ожидают вмешательства своих офицеров. Особенно это имеет значение для пожилых женатых солдат. Поэтому офицер, заботящийся о своем подразделении, вынужден вмешиваться, если подобные события разыгрываются на глазах у всех. Для поддержания воинской дисциплины необходимо, чтобы все подобные мероприятия осуществлялись вдали от войск.
2. Осуществление расстрелов не привлекло бы внимание, если бы фельдкомендатура и ортскомендатура приняли необходимые меры по изоляции войск. Инциденты возникли из-за полного самоустранения обоих комендантов. Во время переговоров сложилось впечатление, что все казни производятся по предложению фельдкоменданта. Из расстрела всех евреев города неизбежно вытекала необходимость устранения и еврейских детей, прежде всего младенцев. Это должно было быть сделано вместе с устранением родителей, чтобы предотвратить эти бесчеловечные мучения. Иное обустройство детей было объявлено фельдкомендантом и оберштурмфюрером невозможным, причем фельдкомендант многократно повторил, что это отродье должно быть истреблено.

Документы как раз для #колиизуренгоя, про то как немцы были хорошие, а если и были плохие, то их было так мало, что практически их не было, а которые были, так те совсем не виноватые и воевать не хотели, а ещё своим подчинённым запрещали в казнях участвовать и недочеловеческих детёнышей спасали.
В общем, на хуй такие исторические источники!

оненехотели